Перекрестки
Шрифт:
Тем страшнее было потрясение Расса, когда серым мартовским утром Фрэнсис пришла в его церковный кабинет и объявила, что уходит из кружка. Она казалась старше, раздраженнее – возможно, из-за серого света. Расс предложил ей сесть.
– Нет, – ответила Фрэнсис, – я хотела сообщить тебе лично, но остаться не могу.
– Фрэнсис. Нельзя же вот так огорошить человека и уйти. Что случилось?
Казалось, она сейчас расплачется. Он встал, закрыл дверь, усадил Фрэнсис в кресло для посетителей. Даже волосы ее казались старше – точно потемнели и стали менее
– Просто я не очень хороший человек, – сказала Фрэнсис.
– Ерунда. Ты замечательный человек.
– Нет. Мои дети меня не уважают, а ты… я знаю, ты ко мне хорошо относишься, и зря. Я не верю в Бога, я вообще ни во что не верю.
Он присел на корточки у ее ног.
– Ты расскажешь мне, что случилось?
– Нет смысла объяснять, ты не поймешь.
– А ты попробуй.
Она закрыла глаза.
– Филип запретил мне ездить с тобой в город. Я понимаю, это звучит глупо, и если бы дело было только в этом, я бы все равно ездила. Но, учитывая все остальное, проще не ездить.
Расс подумал, что хирург ревнует к нему, причем не без причины, и от этого собственное поражение показалось ему еще горше.
– Он знал, – продолжала Фрэнсис, – что я езжу помогать в город. Но когда услышал, где именно находится церковь, сказал, что это слишком опасно. Я пыталась ему объяснить, что все не так страшно, он и слушать не стал, а я… уступила и теперь ненавижу себя за это. Я не хочу быть такой покорной, но в данном случае мне так проще, потому что я такая и есть: я всегда поступаю, как проще.
– Вот уж неправда. Ты говорила об этом с Китти?
– Не могу. Китти тоже перестанет меня уважать. То есть… да, знаю, знаю, знаю. Я связалась с очередным козлом, да. Ларри со мной уже практически не разговаривает. Я заставила его поехать с нами в ресторан, и он сам это понял – все это поняли. Я снова встречаюсь с козлом. Даже еще с худшим. Бобби хоть не был расистом.
– Никто не вправе диктовать тебе, что можно, чего нельзя.
– Знаю, я же говорю, если бы дело было только в Филипе, я бы, может, и возмутилась. Но дело в том, что в глубине души я такая же, как он. Каждый раз, как мы едем в этот район, я до сих пор боюсь, что меня там изнасилуют или убьют.
– Ты привыкла так думать, – пояснил Расс. – От этой привычки не так-то просто избавиться.
– Знаю, и я пыталась. Я извинилась перед Тео, как ты меня учил, и ты был прав, мы с ним действительно помирились. Но я все время думала о Ронни, о том, как ему помочь, и снова завела разговор с Тео. Он объяснил, что мать Ронни – героиновая наркоманка, в этом все дело. Я спросила, нельзя ли отправить ее лечиться, предложила все оплатить, а он ей скажет, что деньги собрали его прихожане.
– Вряд ли дурной человек так поступил бы.
– В общем, Тео ответил, что это невозможно. Он считает, что, как только Кларис выйдет из больницы, тут же снова примется за старое. Тогда я сказала: наверняка же найдется нормальная приемная семья, которая согласится взять такого милого мальчишку.
– Я не стану меньше тебя уважать из-за этого, – заверил Расс. – Даже напротив.
Фрэнсис точно и не слышала его.
– Я не такая, как ты, – продолжала она. – Я не могу смириться с тем, что Бог создал настолько кошмарную ситуацию, что из нее и выхода нет. Вот дверь, за дверью бедный район, а там, куда ни повернись, такая кошмарная ситуация, что никому ее не исправить, и я уже не в силах открывать эту дверь: вот до чего дошло. Мне хочется ее закрыть и забыть, что за нею. И когда Филип запретил мне ездить с тобой, меня охватило ужасное облегчение.
– Надо было сразу мне сказать, – заметил Расс. – Не бывает безвыходных положений, всегда можно что-то сделать. Давай в следующий раз, как поедем к Тео, вместе всё обмозгуем.
– Нет. Я туда больше не поеду, не мое это. Я хотела, чтобы было иначе. Смотрела на тебя и говорила себе: вот на кого я хочу быть похожей. Мне было очень хорошо рядом с тобой, но, видимо, я ошиблась: быть рядом с тобой и быть как ты – разные вещи. Просто я дрянной человек.
– Нет-нет-нет!
– Видимо, меня возбуждают козлы. Меня возбуждают деньги, поездки в Акапулько, когда никто меня не осуждает, никто не заставляет открывать двери, которые мне не хочется открывать. Я мечтала стать другой, но это оказалось прихотью.
– Стремление и прихоть – разные вещи.
– Ты не знаешь моих прихотей. Хотя одну ты наблюдал – мне до сих пор стыдно.
Расс почувствовал, что она пришла к нему, потому что надеялась спастись, но не знала как, что озарение близко, нужно только ее подтолкнуть. Но от чего Фрэнсис надеялась спастись? От утраты веры или от хирурга?
– Какую именно? – спросил он. – Я о прихоти.
Она покраснела.
– Я вообразила, будто ты из тех, кому брак не помеха… в общем, я вообразила, что ты тоже козел. – Она поежилась от отвращения к себе. – Видишь, какой я человек? Решила, что ты опустишься до меня. Будь мы с тобой ровня, мне не пришлось бы смотреть на тебя снизу вверх и жалеть, что я не дотягиваю до тебя.
Стоящая перед ним дилемма была ясна как никогда. Она ценит его добродетель, в этом его преимущество, но добродетель подразумевает, что Фрэнсис он не получит.