Перекрестный галоп
Шрифт:
Глава 02
Сказать, что мое возвращение домой приняли с радостью, было бы сильным преувеличением.
Ни «привет, дорогой», ни поцелуя в щеку, ни крепких объятий, ничего подобного. Мать даже не удивилась.
Она прошла мимо меня, точно я был невидимкой, лицо напряженное, осунувшееся, губы плотно сжаты. Я хорошо знал это ее выражение. Она готова заплакать, только никогда не позволяла себе этого на людях. Насколько я помнил, мама никогда не плакала на людях.
— О, привет, — сказал отчим и нехотя пожал мою протянутую руку.
«Тоже страшно рад вас видеть», — подумал я, но вслух решил
Мы с отчимом никогда не ладили.
Подобно любому несчастливому ребенку, я всегда пытался вселить в маму чувство вины — за то, что прогнала отца и связалась с человеком, ставшим здесь чужим, в том числе и для нее.
Отец собрал свои вещи и ушел, когда мне было восемь: ему надоело, что лошади у мамы всегда были на первом месте. Лошади на первом, еще она обожала своих собак, на третьем месте шли конюхи, и, наконец, на четвертом, и то только тогда, когда выкраивалась свободная минутка, — семья.
Для меня всегда оставалось загадкой, как при таком раскладе она умудрилась родить троих детей. Близнецы были старше меня, они родились от первого мужа, за которого мама вышла замуж в семнадцать. Тридцатилетний Ричард Каури был богат, являлся типичным новозеландским плейбоем, вдруг решившим поиграть в тренера скаковых лошадей. После довольно бурных десяти лет совместной жизни мать, использовавшая его деньги для подпитки своих амбиций в скачках, решила с ним развестись, и по условиям развода дом и конюшни отошли ей. Их малолетние сын и дочь предпочли остаться с отцом — как я теперь понимаю, не без ее подачи. Перевалив на мужа заботу о детях, она получила больше шансов начать собственный тренерский бизнес.
Почти сразу же после развода мать вышла замуж за моего отца, местного торговца зерном, и произвела меня на свет в качестве подарка на свое двадцатидевятилетие. Но я никогда не был любимым и желанным ребенком. Думаю, мама смотрела на меня как на еще одного из своих четвероногих подопечных, которого надо было кормить, поить дважды в день, вычесывать и тренировать и чтоб все остальное время сидел тихо в своем стойле.
Наверное, я был очень одинок в детстве, но, поскольку возможности сравнить не имелось, был вполне весел и счастлив. И поскольку человеческого общения в доме не хватало, переключился на собак и лошадей — у них всегда находилось для меня время. И я играл с ними в разные игры. Это были мои друзья. Помню, как пережил душераздирающую трагедию, когда Сьюзи, моя любимая собака биггль, попала под машину и погибла. Что еще хуже — мама не стала утешать меня, просто сказала, чтоб я не распускал нюни, ведь это всего лишь навсего собака.
При разводе родители долго и отчаянно спорили, с кем должен остаться я. Лишь через много лет до меня дошло, что спорили они не из-за любви к сыну. Нет, из-за того, что ни тот, ни другой не хотел взваливать на себя ответственность за воспитание восьмилетнего ребенка. Мама проиграла, и потому я остался с ней, отец же исчез из моей жизни навсегда. В то время я не считал это большой потерей, да и до сих пор не считаю. Несколько раз он писал мне, присылал открытки на Рождество и ко дню рождения, но, по всей видимости, всегда считал, что без меня ему лучше. А я так просто уверен, что и мне без него.
— Ну и как там было,
Мама всегда умудрялась обращаться ко мне со словом «дорогой», не вкладывая в него ни малейших эмоций. В ее случае здесь даже присутствовала некая доля сарказма — так насмешливо и подчеркнуто раскатывала она букву «р» в середине слова.
— Меня отправили туда не развлекаться, — раздраженно ответил я. — А сражаться с Талибаном.
— Да, дорогой, я это знаю, — сказала она. — Ну, хоть что-то хорошее там было?
Мы сидели за столом на кухне и обедали, мать с отчимом выжидательно уставились на меня.
Все равно что спросить вдову президента Линкольна, понравился ли ей спектакль, во время которого застрелили ее мужа. Что я должен был ответить?
Если честно, я развлекался там на всю катушку, ровно до того момента, как грянул взрыв, лишивший меня ноги. Но потом я подумал, что говорить этого не стоит.
До сих пор грели воспоминания о первом убитом мною талибе; до сих пор помню, какое испытывал возбуждение, когда мы расстреливали с вертолета позицию врага разрывными снарядами 50-миллиметрового калибра, как по спине при этом бежал восторженный холодок. Сама мысль о том, что мы добиваем врага в его логове, до сих пор вызывала прилив адреналина.
Вообще-то человеку не должно нравиться убивать других людей, но мне нравилось.
— Думаю, все было нормально, — ответил я. — Очень часто сидели и вообще ничего не делали, правда. Так, перекидывались в картишки.
— Ну а самих талибов видел хоть раз? — спросил отчим.
— Немного, — небрежно отмахнулся я. — В основном издали.
С расстояния двух футов, напоровшимся на мой штык.
— Ты хоть раз стрелял? — спросил он. Он говорил об этом, как об охоте на фазанов.
— Приходилось, — ответил я.
И сразу вспомнился день, когда мой взвод был внезапно атакован превосходящими силами противника. Я сидел на крыше бронетранспортера и вел огонь из «джи-пи-эм-джи», пулемета общего назначения, который все мы именовали просто «джимпи». Я столько стрелял в тот день, что ствол «джимпи» раскалился докрасна.
Я мог бы рассказать им об этом.
Я мог бы рассказать им о страхе. Не столько о страхе быть раненым или убитым, сколько о боязни подвести своих. Провалить дело. И этот страх не сравним ни с каким другим.
На протяжении всей истории каждый солдат задается одними и теми же вопросами: «Что я буду делать, когда дойдет до схватки? Как поведу себя перед лицом противника? Стану ли убивать, или позволю убить себя? Буду ли храбрым, или подведу своих товарищей?»
В современной британской армии офицерская подготовка сведена к цели научить молодых парней и девушек действовать рационально и решительно в экстремальных обстоятельствах и под большим стрессовым воздействием. Командовать — вот чему учат там, умению командовать, когда вокруг разверзся настоящий ад. Это называют «командным моментом» — иными словами, моментом во времени, когда вдруг происходит нечто страшное — к примеру, внезапное нападение или же взрыв придорожной мины. В этот момент все солдаты смотрят на своего офицера — то есть на тебя, — смотрят и ждут, когда он скажет им, что делать и как реагировать. Ведь спросить больше некого. Ты должен принимать решения, и от этих решений зависит жизнь твоих людей.