Перекрестный галоп
Шрифт:
Подготовка учит также командной работе и в частности доверию. Не надеяться на других, но знать, что эти другие доверяют тебе. И когда приходится отбивать атаку, солдат встает во весь рост и стреляет в противника, но не за королеву, не за страну. Нет, он делает это ради своих товарищей, которые рядом, которые погибнут, если он не станет их защищать.
Моя биологическая семья могла бы счесть меня за сумасшедшего, но я таковым не являюсь. Ребята из взвода стали моей семьей, и я часто подвергал себя смертельной опасности, чтобы защитить их.
Но
Убивать врага с радостью, даже с удовольствием — человеку непосвященному может показаться, что солдат слишком низко ценит человеческую жизнь. Но это неправда, это огромное заблуждение. Смерть солдата производит самое удручающее впечатление на его однополчан. В такие моменты каждый прокручивает время вспять и задается одним и тем же вопросом: что я мог сделать, чтобы спасти его?
Почему он, а не я? Выживший всегда испытывает чувство вины, и избавиться от него хотя бы на время помогает только одно — продолжать бой, убивать врага.
— А ты, смотрю, не слишком разговорчив, — заметила мать. — Я-то думала, солдаты больше всего на свете любят вспоминать и рассказывать разные байки о битвах и сражениях.
— Да рассказывать тут особенно нечего, — ответил я.
И подумал: мало что можно рассказать такого, что не испортило бы ей аппетит.
— Видел вас обоих сегодня по телевизору. — Я решил сменить тему. — В Челтенхеме. Новичок молодец, достойная победа. А вот Фармацевт опозорился. В какой-то момент показалось, он тоже может выиграть. — Я понимал, что не слишком тактично напоминать им об этом, просто любопытно было увидеть их реакцию.
Мать сидела, опустив глаза, и рассеянно гоняла ломтик картофеля по тарелке.
— Твоя мать не хочет об этом говорить, — сказал отчим — видно, тоже захотел сменить тему.
Не тут-то было.
— А ваш старший конюх считает, что лошадь отравили, — сказал я.
Мама резко вскинула голову.
— Ян сам не понимает, о чем говорит, — сердито сказала она. — В любом случае ему не следовало говорить с тобой.
Получалось, что я сильно подвел Яна. Ладно, посмотрим. Это еще не конец.
— О чем это он не должен говорить со мной? — спросил я.
Ответа не последовало. Мать снова принялась изучать тарелку с едой, отчим сидел напротив с каменным лицом.
— Так, значит, лошадей кто-то портит, так или нет? — спросил я.
— Ну, конечно, нет, — ответила мама. — Просто у Фармацевта… был не его день. И в следующий раз он выступит отлично.
Не знаю, кого она пыталась убедить в этом, меня или себя.
Я решил подлить еще немного масла в огонь:
— Ян Норланд сказал, что уже не впервые твои лошади бегут хуже, чем ожидалось.
— Да этот Ян ничего не понимает! — теперь она уже почти кричала. — Нам вообще последнее время не везет. Просто полоса такая. Или вирус какой в стойле завелся. Но все это пройдет.
Она переживала, видно было по лицу, и я решил оставить эту тему,
— К тому же миссис Каури вовсе ни к чему, чтоб ты распространял все эти сплетни, — довольно неуклюже и неуместно вставил отчим.
Мать окинула его презрительным взглядом.
Я тоже взглянул на отчима и в очередной раз задался вопросом: что он думает о жене, оставившей фамилию другого мужчины?
Я задавался этим вопросом еще в детстве, когда ребята в школе спрашивали, почему я Томас Форсит, а не Томас Каури.
— Мой отец мистер Форсит, — отвечал я им.
— Тогда почему твоя мама не миссис Форсит? — Хороший вопрос, и ответить на него я был не в состоянии.
Миссис Джозефин Каури была урожденной мисс Джейн Браун, а теперь, по закону, должна была именоваться миссис Дерек Филипс, хотя тот, кто осмеливался назвать ее так, непременно превращался во врага. Впервые выйдя замуж в семнадцать, Джозефин Каури верховодила в семье в каждом из трех браков, и не случайно удалось ей сохранить родительский дом после двух разводов. По взгляду, которым она одарила отчима за столом, я понял — возможно, в самом скором времени ее адвокат, большой спец по разводам, услышит очередной телефонный звонок. И путь мистеру Дереку Филипсу в дом и конюшни Каури будет заказан.
Какое-то время мы ели молча, прикончили запеканку с курицей и овощами, которую еще с утра заботливо приготовила приходящая домработница мамы и которая почти весь день томилась в духовке на медленном огне. К счастью, еды хватило на всех, в том числе и для незваного гостя.
Но я не сдержался и сделал еще один заход.
— Так Фармацевт побежит на «Золотой кубок»?
На миг показалось, что отчим сейчас лягнет меня под столом ногой — такая злоба сверкнула в его взгляде. Мать отреагировала более сдержанно.
— Там видно будет, — повторила она слова майора из Министерства обороны. — Все зависит от того, как он будет чувствовать себя с утра. Больше пока ничего не могу сказать.
— Так, выходит, его еще не привезли? — спросил я вопреки сдержанному намеку заткнуться.
— Нет, — не вдаваясь в объяснения, ответила она.
— И тебе придется ехать к нему? — не унимался я.
— Да, прямо с утра и поеду, — быстро ответила она. — Посмотреть, как он там и что. — Она тяжело вздохнула. — Нельзя ли оставить эту тему? Пожалуйста!
Пришлось оставить, я ведь тоже не каменный. Есть пределы радости, которую может извлечь человек при виде страданий другого, а она страдала, это было очевидно. Я не привык видеть мать в таком состоянии, ведь эта женщина всегда умела контролировать свои эмоции. В подобное состояние она умела вгонять других, кого угодно, только не себя.
Словом, как и говорил Ян Норланд, здесь происходило что-то странное.
Перед тем как лечь спать, я решил прогуляться. Так я делал на протяжении всей жизни и не собирался менять привычек из-за потери ноги.