Перекресток Теней
Шрифт:
– Господи, почему так!?
– Вот - цена моего творчества, Инна! И вот испытание моей любви к жене, которая вкладывает всю душу теперь в нашу дочь. Она ведь у меня медик, она лучше других знает, что такое эта болезнь... Она ведет дневники каждого дня, она изучает статистику, она пытается отыскать какие-то закономерности - наперекор всем книгам и справочникам, которые о закономерностях не говорят. Она специально встает ночью, чтобы сделать контрольный замер и не будить для этого дочь. Аккуратно прокалывает ей палец и меряет. Каждую ночь, Инна, четыре года - и каждую ночь. С самого начала болезни, когда дочери еще было двенадцать. Она хронически недосыпает, она
– не позволяю себе даже думать о ком-то другом...
– А твоя жена понимает, что всё это... как-то связано с твоим творчеством? Верит в эту связь?
– Наверное, понимает. Она умный и тонкий человек. Но она понимает и то, что одним только словом на эту тему - убьет меня... Она хочет, чтобы рядом с ней был я - такой же, как всегда... творческий человек. И она молчит, мы оба молчим. Это я только с тобой так разговорился...
– Спасибо тебе, Андрюша...
– Я вот что подумал: когда закончится наша история с Ковчегом - должно что-то поменяться. В лучшую сторону поменяться. Я верю. Появится просвет в жизни, появится солнце над головой, вернется счастье... оно ведь у нас прежде было... Те, кто навязал тебе и мне этот Сон, позволяют нам только то, что соответствует их планам. Они не ожидают, что мы способны еще и делать над собой сверхусилия. От сверхусилий человек чаще всего ломается или рвется, как гитарная струна. И поэтому от нас не ждут непредвиденных шагов... Мы - пешки среднего уровня, того - определенного мирозданием, и нам не дано прорваться в ферзи. Но мы - сможем! Потому что кто-то помогает нам держаться... Или что-то...
– Это любовь... Твоя и моя любовь...
– Голос Инны дрожал.
– Она сильнее всех недугов...
– Почему... почему ты плачешь?..
– Не знаю... Я только одно хочу сказать: я всё сделаю, чтобы в твоей жизни появился свет...
ГЛАВА 17
1
На зеленой лужайке возле дома было как-то по-особенному тихо. Теплое майское утро побуждало к проявлениям радости, но радости не было. Женщины вынесли для себя скамеечки и, оголив плечи и спины, устроились то ли загорать, то ли просто греться. Рядом с ними, расстелив на траве циновку, уселся Тибо, который от безделия давно не находил себе места.
Настроение у всех было подавленное, каждому хотелось его изменить, но никто не знал, как это сделать. Все прекрасно понимали, что не только настроение, но и вся дальнейшая жизнь зависели теперь от воли Венсана де Брие. А он еще спал, он не выходил из своей комнаты. И они с тревогой ждали.
Эстель и Ребекка после того, как накануне ночью отправились в спальню, почти не сомкнули глаз и проговорили до самого утра, и теперь, разомлев на солнце, сидели полусонные, готовые растянуться прямо на траве.
– Тибо, расскажи
– Несмотря ни на что, жизнь продолжается, не так ли? Мы не знаем, какое решение примут сеньоры де Брие, когда проснутся, но не хоронить же нам себя раньше времени!
– Мы еще поживём!
– со слабой надеждой в голосе воскликнул оруженосец. Потом, полагая, что это поможет, почесал затылок толстыми пальцами и спросил: - А что рассказать?
– А сам придумай!
– ответила Эстель, зажмуриваясь от солнечных лучей.
– Только чтобы мы с мамой не заснули, а то неудобно будет перед сеньорами...
Но не успели тяжелые раздумья омрачить лицо Тибо, не успел он открыть рот, как из дома на лужайку в одних шоссах вышел Северин де Брие. Потянувшись и поиграв мышцами оголенного торса, он направился к маленькой компании. Тибо тут же вскочил на ноги и, отвесив полагающийся поклон, торопливо сказал:
– Простите, ваша милость, но я не мог поступить иначе...
– Ты поступил так, как должен был поступить, - хмуро ответил рыцарь, остановившись возле Ребекки.
– Жаль, что у меня никогда не было такого слуги.
– Благодарю, ваша милость. Я рассчитываю в будущем принести немало пользы не только моему хозяину, но и вам, сеньор!
– Жизнь покажет, нужна ли она будет мне, - ответил Северин де Брие и уселся на циновку, с которой только что вскочил Тибо.
Все затаились, ожидая, что скажет сеньор. А тому нечего было сказать, он тоже находился в ожидании, причем, не менее тревожном, чем слуги. Выдернув из земли травинку с жестким стеблем, Северин принялся трепать его зубами, ощущая на языке горьковатый сок растения.
– Расскажите нам что-нибудь, сеньор, - попросила Ребекка, оживившись. Казалось, сон, с которым она только что боролась, улетучился без следа.
– Мы так мало знаем о вас...
– Гм, что вы хотите от меня услышать?
– спросил Северин, повернувшись к ней.
– Расскажите, как стали тамплиером!
– вдруг попросила Эстель, не отводя глаз.
– Это, наверное, какой-то особый ритуал?
– Рыцарями храма становятся прежде всего в душе, дитя моё, - ответил Северин.
– А обряд посвящения действительно представляет собой нечто особенное - то, что никогда невозможно позабыть.
– Мы готовы слушать сколько угодно!
– заявила Ребекка.
– Не так ли, Эстель?
– Что ж, - задумался Северин де Брие, - если угодно... Церемония моего посвящения проходила в Овернской часовне. Это был редкий случай, может быть, даже единственный...
– Почему?
– Меня принимали одновременно и в рыцари, и в Орден члены капитула во главе с самим Жаком де Моле!
– Это, наверное, очень почётно?
– спросила Эстель.
– Еще больше ответственно, - ответил Северин, - поскольку накладывает на посвященного особые обязанности - быть достойным доверия самого Великого магистра!
– Расскажите же, как это было!
– Эстель нетерпеливо поморщилась.
– Пожалуйста...
Северин посмотрел на девушку, и сдержанная улыбка едва тронула его губы.
– Вначале Жак де Моле сказал, обращаясь к капитулу: "Возлюбленные братья! Мы согласились принять этого человека как брата. Если кто-то из вас знает что-нибудь такое, что является помехой для законного вступления этого человека в Орден, пусть скажет об этом сейчас, потому что лучше узнать это до, чем после его вступления в наши ряды". Он показывал на меня рукой и ждал замечаний со стороны рыцарей, потом произносил то же самое в адрес других кандидатов.