Перелетные работы
Шрифт:
– Я не смеюсь, я не смеюсь!
– запротестовала я.
Но дядя Кирша меня не услышал.
– А ты помнишь, - обратился он к Харитону Климовичу, - ты пом-нишь, как мы с тобой рыбачили!
– Какое было время!
– воскликнул Харитон Климович, и его лицо просияло.
– Утро, лес кругом, и мы с тобой в лодке ждем - клюнет-нет? А каких рыб мы с тобой вытаскивали! Лещи такие!
– и он развел руками, показывая огромные размеры леща.
– А сазаны!
– подхватил дядя Кирша и развел руки еще шире.
– А щуки!
– закричал
– Ты щук помнишь? Да и карасики, Кирилл, были маленькие, а что за чудо! А окуньки! Ты окуньковую уху любил!
– А мои удочки...
– крикнул дядя Кирша.
– А спиннинги!
– подхватил Харитон Климович и разулыбался.
– ...они все, все валяются на улице Гоголя под моими окнами, растоптанные, сломанные пополам, с порванной леской!
Оба замолчали.
– Но почему, Кирилл?
– тихо спросил Харитон Климович.
– Да потому, Харитон, что надо мной опять посмеялись!
– от-ветил дядя Кирша.
– Последний раз в жизни, я думаю!
– Как же так, Кирилл?
– прошептал Харитон Климович.
– Как же так?
– Иди, Харитон, - попросил дядя Кирша.
Харитон Климович неподвижно стоял на месте.
– Ты прощаешь меня?
Дядя Кирша промолчал.
– Скажи, прощаешь или нет, - и Харитон Климович наклонился над его кроватью.
– Прощаю, иди!
И дядя Кирша отвернулся.
Гость надел черные очки, поднял с пола книжку "Любовь и смерть" и на цыпочках вышел из комнаты.
Я села на кровать.
– Ты хочешь куколку, дядя Кирша?
– спросила я.
Но он промолчал. Он смотрел на стену и чему-то улыбался. "Наверное, вспоминает рыбалку!" - подумала я, спрыгнула на пол и выбежала в коридор. Я бежала по коридору, и мне навстречу нес-лись окна в стене, раскрытые в палисад. В каждом окне стояло по дереву и тянулись длинные трамвайные рельсы.
На лестнице тетя Груша беседовала с доктором. Доктор что-то говорил ей и барабанил пальцами по подоконнику. Он казался худым, но его пальцы были толстыми в коротких черных волосках. Тетя Груша кивала головой. Когда я подбежала к ним, она сказала: "Спасибо, доктор!" Доктор кивнул и пожал ей руку. Я тоже протянула ему руку, он тоже пожал мне ее.
– Все будет хорошо!
– крикнул он нам, когда мы спускались по лестнице.
Мы обернулись и повторили:
– Спасибо, доктор!
На обратном пути было холодно, и тетя Груша заметила, что больше окна открывать нельзя. "Жалко, - подумала я, - значит, больше нельзя будет подсматривать за Харитоном Климовичем!"
Вечером, когда мы читали "Голубой цветок", нам позвонили из больницы и сказали, что дядя Кирша умер.
Тяжелые веки дяди Кирши были мутно-белыми, и точно таким же мутно-белым было его лицо. Тетя Груша надела на него новую китайскую рубашку, которую при мне достала из упаковки. Когда она застегивала пуговицы на его груди, я удивилась, какая узкая у него грудь с мато-вой, картонной кожей, натянутой на ребрах.
– Папа мой! Это мой папа!
– закричала Аленка, увидев дядю Киршу в гробу.
Ее левый глаз плакал под пластырем, правый плакал в открытую. Натка стояла в дверях, не решаясь войти в комнату. Она была в черном глухом костюме. Под глазами у нее лежала черная тень, губы казались серыми.
– Так это твой папа?
– спросила я Аленку.
Аленка кивнула.
– Такой старенький...
– Какой есть!
– крикнула мне Аленка и тут же поправилась: - Какой был! Зато сейчас у меня нет никакого!
Дядя Кирша был закрыт покрывалом, и казалось, что под по-крывалом у него две ровных здоровых ноги.
– Дядя мой! Дядя! Как же так?
– приговаривала моя мама, стоя над гробом и покачивая головой.
У нее были черные лаковые туфельки и серые колготки в серых упругих бородавках. Она опустила волосы прямо к покрывалу и закрыла лицо руками. В щель между средним и указательным пальцем смотрел мокрый глаз в завитых ресницах.
У окна стояли тетя Груша и Вовкина бабушка Зорина-Трубецкая в черном берете с вуалью. Берет ополз на обе щеки. Вовкина бабушка держала за плечо тетю Грушу.
– Его убили, убили...
– шептала ей тетя Груша.
– Ваш внук мне все рассказал. Он сидел в кустах и видел... Эти люди...
– и она ука-зала в окно под деревья. Под деревьями было пусто.
– Они завели Ки-рилла за дом и насильно напоили водкой. А когда он опьянел, они сняли с него ботинки и заставили танцевать на стеклах. А потом им на-доело, и они бросили его, бросили одного, чтобы он лежал в кустах на холодной земле среди разбитых бутылок, но он полз за ними и просил, чтобы они вернули ему гитару.
– А где Вова?
– громко спросила я его бабушку и потянула за рукав.Почему он не пришел?
– А Вова...- и тут его бабушка сглотнула и замолчала.
– Вову положили в больницу. Он все время плакал и не мог спать, и врач сказал, что ему нужно в больницу...
– Что, что вы сказали?
– переспросила Натка и, волнуясь, прошла в комнату.
– Я сказала... сказала...
– но тетя Груша не смогла повторить.
И тогда Вовкина бабушка взяла Натку под руку, отвела в угол и что-то прошептала ей на ухо.
– Ах вот как!
– сухо отрезала Натка, и ее лицо скривилось от злобы.
– О чем вы шепчетесь?
– подошли ноги моей мамы в черных туфлях и серых чулках с бородавками.
Вовкина бабушка натянуто улыбнулась.
– О чем?
– повторила моя мама.
Все молчали.
Потом пришло много незнакомых мне людей. Мужчины, в основном старики, называли дядю Киршу по имени и сдвигали столы для поминок, правда, иногда они говорили "Князь" и с трудом сдерживали усмеш-ку. Тетя Груша молча следила за ними и каждый раз вздрагивала, когда они собирались смеяться.