Переписка 1826-1837

Пушкин Александр Сергеевич

Я читал четыре книги Московского Вестника и признаюсь тебе с прежней откровенностью, что один только стих мне полюбился: — „Всё возьму, сказал булат“. Но я намерен объяснить тебе давнишнее мое не удовольствие на ценсуру и на издателей за твое послание ко мне; Литера А не показывает еще Алексеева, а выкинутые лучшие стихи испортили всю пиэсу; именем всего прошу тебя, исправь эту ошибку: мое самолюбивое желание было, чтоб через несколько лет сказали: Пушкин был приятель Алексеева, который, не равняясь с ним ни в славе, ни познаниях, превосходил всех чувствами привязанности к нему. — Прости.

20-е марта. Кр.[епость] Хотин.

322. А. А. Дельвиг — Пушкину. 21 марта 1827 г. Петербург.

Милый друг, бедного Веневитинова ты уже вероятно оплакал. Знаю, смерть его должна была поразить тебя. Какое соединение прекрасных дарований

с прекрасною молодостью. Письмо твое ко мне или обо мне не дошло до меня, только оно дало пищу больному воображению несчастного друга. Он бредил об нем и всё звал меня. В день его смерти я встретился с Хвостовым и чуть было не разругал его, зачем он живет. В самом деле, как смерть неразборчива или жадна к хорошему. Сколько людей можно бы ей указать. И как бы она могла быть полезна и приятна. Не тут-то было. Ей верно хочется [показ[ать]] нас уверить, что она слепа, как Амур, дура. — Благодарю тебя за вести обо Льве. Я, читая письмо твое, живо видел его, влюбленного и пресыщенного жизнию. Для того, думаю, ему полезен будет Кавказ и армейской полк. Пускай потрется, поживет, узнает, с кем он шутит, т. е. жизнь. Ему только того и не достает, чтоб быть совершенно милым. И пьет он, как я заметил, более из тщеславия, нежели из любви к вину. Он толку в вине не знает, пьет, чтобы перепить других, и я никак не мог убедить его, что это смешно. Ты также молод был, как ныне молод он; [знаешь] помнишь, сколько из молодечества выпил лишнего: пускай и он пьет, он пьяницей не будет. У него ум ростет еще и ростет хорошо. Увидишь, каков выростет.

Надеюсь, Цыганов получить от тебя один экземпляр. Довольно с тебя будет, что я Онегина вторую главу ждал долго понапрасно и купил. Цветы получишь на будущей неделе, теперь переплетаются. Прощай, обнимаю тебя.

Дельвиг. 21-го марта.

323. А. X. Бенкендорфу. 22 марта 1827 г. Москва.

Милостивый государь, Александр Христофорович,

Стихотворения, доставленные бароном Дельвигом Вашему превосходительству, давно не находились у меня: они мною были отданы ему для альманаха Северные Цветы, и должны были быть напечатаны в начале ныняшнего года. В следствии высочайшей воли я остановил их напечатание и предписал барону Дельвигу прежде всего представить оные Вашему превосходительству.

Чувствительно благодарю Вас за доброжелательное замечание касательно пиэсы: 19 октября. Непременно напишу б.[арону] Дельвигу чтоб заглавные буквы имен — и вообще всё, что может подать повод к невыгодным для меня заключениям и толкованиям, было им исключено.

Медлительность моего ответа происходит от того, что последнее письмо, которое удостоился я получить от Вашего превосходительства, ошибкою было адресовано во Псков.

С чувством глубочайшего почтения и сердечной преданности, честь имею быть милостивый государь Вашего превосходительства всепокорнейший слуга Александр Пушкин.

22 марта 1827 Москва.

324. В. И. Туманский — Пушкину. 12 апреля 1827 г. Одесса. (Отрывок)

Одесса, апреля 12-го, 1827.

Бессовестный, бессовестный! Так-то ты отвечаешь на мои письма. На два послания мои — ни словечка в ответ, а Одессу печатаешь и всем объявляешь, что я в Одессе. Эта лень имеет в себе нечто азиатское и потому непростительна в человеке столь европейском по уму, по характеру, по просвещению, по стихам, по франтовству и по Московскому Вестнику. Исправляйся, милый Пушкин — не то буду писать к тебе беспрестанно, испишу целые стопы бумаги, и в причиненных мне чрез сие убытках подам на тебя донос прямо в жандармский штаб.

Зачем не печатаешь моих стихов? Дурны что ли? Жги их без пощады. Уж не ко мне ли относится объявление, помещенное в 6 книжке?… Не думаю, а всё-таки смысла его не понимаю. Нет ли там какой опечатки. Как главного духа Московского Вестника порадую тебя известием, что у нас читают его с необыкновенным восхищением. Всё, что есть порядочного в городе, прославляет тебя и Погодина. Даже граф Пален, не взирая на малое знание русского языка, берет у меня ваши книжки и судит (обыкновенно весьма основательно) о ваших статьях. Чуть ли [даже] еще не вытвердил он нескольких стихов из твоего Годунова! От себя скажу одно: напрасно Погодин печатает в журнале отрывки из сочинений, имеющих большое достоинство в целом (какова Физ.[ическая] Геогр.[афия] Европы Риттера), но [совершенно] которых по клочкам не любят [96] разбирать читатели. Вместо отрывков из подобных сочинений, лучше написать особую, журнальную статью, в которой [бы] ясно, подробно и справедливо изложить план, достоинство, пользу его, новость мыслей автора и потом объявить, что оно переведено на русской язык и вскоре представлено будет публике, или пожелать, чтобы скорей было

переведено. — Кстати о переводах: с живейшим удовольствием читал я уведомление [97] о изготовлении к печати многих прекрасных сочинений; но зачем бы кажется, говоря о необходимости общества для издания таких книг, не предложить проспекта самого общества. Поверьте, что оно найдет многих усердных членов. Мы за себя постоим. Вся наша молодежь на жалованье готова отдать часть оного, чтоб участвовать в столь полезном предприятии. И во многих других городах будет тоже. Сделай милость, любезный Пушкин, не забывай, что тебе на Руси предназначено играть ролю Вольтера (разумеется в отношении к истинному просвещению). Твои связи, народность твоей славы, твоя голова, поселение твое [во] в Москве — средоточии России, всё дает тебе лестную возможность действовать на умы с успехом, гораздо обширнейшим против прочих литераторов. С высоты твоего положения должен ты всё наблюдать, за всеми надсматривать, сбивать головы похищенным репутациям и выводить в люди скромные таланты, которые за тебя же будут держаться. — Что за идея пришла Баратынскому писать столь негодными стихами, каковы напечатанны в Северной Пчеле из его послания к Богдановичу. Мараки задумчивые враки и пр. похоже на лай собаки, а не на напев его сладкогласной лиры. Да и что за водевильные мысли во всей пьесе! Словно шуточки Благонамеренного! Я его уважаю и люблю, а потому прошу [ему от меня заметить] ему попенять за эти проступки.

96

Переделано из не любит

97

Переделано из уведомления

Я помнится читал тебе в прошлом году эпиграмму, написанную мною на [98] чужестранный лад нашей поэзии — [99]

325. В. Д. Соломирскому. 15 апреля 1827 г. Москва.

A l'instant, si vous le désirez, venez avec un témoin.

15 avr.

A. P. [100]

326. В. И. Туманский — Пушкину. 20 (?) апреля 1827 г. Одесса.

98

Переделано из за

99

Конца письма не сохранилось.

100

Немедленно, если вы это желаете, приезжайте вместе с секундантом.

15 апр.

А. П.

Одесса, апреля 20,1827. [101]

По прошедшей почте послал я тебе Одесский Вестник, который издаем мы здесь общими силами. Прими его, как знак нашего уважения к тебе, Главе [102] Русской Поэзии. В будущем № мы осмеливаемся напечатать, любезный Пушкин твое описание Одессы, оно принадлежит нам по праву, ибо в нем заключается грамота на бессмертие для нашего города. —

101

На почтовом штемпеле: 19 апреля.

102

Переделано из Голове

Новостей у нас никаких нет. Весна в полном цвете, и даже Раевский похорошел от влияния воздуха. Общество наше расстроилось отъездом многих лиц; и каждый из нас на лето предполагает куда-нибудь спастись от пыли и жара — я думаю жить на одном из приморских хуторов: позавидуй же мне! Более писать не хочется; прощай, родимый; да будет над тобой благословение Феба вечно и вечно.

Адрес: Его благородию милостивому государю Александру Сергеевичу Пушкину. В Москве На Молчановке, в доме Ренкевича.

327. M. П. Погодину. Апрель (до 23) 1827 г. Москва.

Ради господа бога, оставьте Черкешенку в покое; вы больно огорчите меня, если ее напечатаете. У вас К Языкову, тисните, но за то я решительно в двух следующих № не помещусь.

А. П.

328. А. X. Бенкендорфу. 24 апреля 1827 г. Москва.

Милостивый государь Александр Христофорович,

Семейные обстоятельства требуют моего присутствия в Петербурге: приемлю смелость просить на сие разрешения у Вашего превосходительства.