Перерождение
Шрифт:
В приемной при свете фонаря Сэнди Чоу — ее прозвали Второй Сэнди, потому что Первая Сэнди, жена Бена Чоу, умерла родами — сидела за столом и толкла в ступке семена укропа. В комнатушке царили жара и духота, на плите фырчал закипевший чайник. Сара опустила горшок с рагу на пол и переставила чайник на подставку. Сэнди тем временем вытряхнула толченый укроп в ситечко.
— Это для Гейба?
Сэнди кивнула. Вообще-то укроп считался анальгетиком, но его использовали и от простуды, и от поноса, и от артрита. Помогает ли укроп, Сара не знала,
— Как он себя чувствует?
Сэнди поставила ситечко с укропом на керамическую кружку со сколотыми краями и надписью «Папе малыша», сложенной из нарисованных булавок.
— Гейб уснул. У него желтуха ухудшилась. Джейкоб только что ушел, сейчас с ним Мар.
— Давай я отнесу! — Сара взяла кружку с отваром и прошла в огороженную шторкой палату. Там стояло шесть коек, но занятой оказалась лишь одна — на ней спал укрытый одеялом Гейб, а рядом, на стуле со спинкой из перекладин, сидела его жена. С тех пор как Гейб заболел, все бремя забот о нем легло на плечи этой маленькой, хрупкой, как птичка, женщины, и темные круги под ее глазами наглядно показывали, насколько тяжело его нести. Их единственному сыну Джейкобу недавно исполнилось шестнадцать. Крупный, нескладный, с расфокусированным взглядом и бессмысленной улыбкой, он не умел ни писать, ни читать и выполнял элементарные задания в маслодельне, где работал вместе с матерью. В общем, Мар было не позавидовать: хорошо за сорок, с Джейкобом на руках, разве она найдет нового мужа?
Увидев Сару, Мар прижала палец к губам. Сара кивнула и устроилась рядом на стуле. Сэнди не преувеличивала: желтуха действительно прогрессировала. До болезни Гейб был крепышом — рядом с Мар вообще горой казался! — с широкими плечами, мускулистыми руками, созданными для физической работы, и большим, выпирающим из брюк животом. Настоящий здоровяк. Сара ни разу не видела его в Больнице, пока однажды он не пришел с жалобой на ломоту в спине и несварение. Гейб извинялся, словно считал боль признаком неподобающей мужчине слабости, а не сигналом тревоги. Опухоль печени Сара нащупала моментально и поняла: Гейбу не просто больно, а очень больно.
Сейчас, полгода спустя, прежний Гейб Кертис исчез, оставив вместо себя скелет, цепляющийся за жизнь одним усилием воли. Лицо, прежде круглое и румяное, как наливное яблоко, превратилось в неумелый скетч — сплошные острые углы и линии-морщины. Мар аккуратно стригла ему ногти и бороду, а потрескавшиеся губы смазывала мазью из широкогорлого пузырька, что стоял на тележке у кровати. Толку от мази было не больше, чем от укропного отвара.
Сара молча сидела рядом с Мар. Девушка уже поняла: порой жизнь обрывается слишком рано, а порой длится слишком долго. Вероятно, Гейб цеплялся за жизнь только из страха оставить Мар одну.
Через некоторое время девушка поднялась и поставила кружку с отваром на тележку.
— Если Гейб проснется, проследи, чтобы он это выпил! — попросила она Мар.
Измученная
— Я сказала ему, все в порядке, он может уйти.
— Правильно сделала! — кивнула Сара, не сразу сообразив, о чем речь. — Порой именно такие слова нужны человеку.
— Дело в Джейкобе! Гейб не хочет оставлять Джейкоба. А я сказала, что мы справимся и он может уйти.
— Конечно, справитесь! — заверила Сара, чувствуя, как жалко звучат ее слова. — Уверена, Гейб это тоже знает!
— Он такой упрямый! Гейб, слышишь меня, Гейб? Почему ты постоянно упрямишься?! — Мар закрыла лицо руками и отчаянно разрыдалась.
Сара терпеливо ждала, понимая: боль Мар она облегчить не в силах. Горе — это комната без окон, в которую человек входит один, плотно закрыв за собой дверь. Все, что творится в этой комнате, вся боль, злоба и отчаяние от посторонних глаз скрыто и касается лишь самого горюющего.
— Извини, Сара! — наконец покачала головой Мар. — Не следовало мне распускаться в твоем присутствии.
— Все в порядке! Ничего страшного.
— Если Гейб проснется, скажу, что ты заглядывала, — сквозь слезы улыбнулась Мар. — Ты ведь всегда была его любимой медсестрой.
До Щитовой Сара добралась ближе к полуночи, неслышно открыла дверь и скользнула за порог. Элтон в неизменных наушниках крепко спал у пульта управления, но, едва хлопнула дверь, проснулся.
— Майкл?
— Это Сара.
Элтон снял наушники, повернулся к девушке и потянул носом.
— Чем это так пахнет?
— Рагу из кролика, но, увы, безнадежно остывшим.
— Ничего себе! — Элтон выпрямил спину и расправил плечи. — Ну, давай его сюда!
Девушка поставила горшок перед Элтоном, а он взял со стола грязную ложку.
— Хочешь — свет зажги.
— Может, не надо? Я темноту люблю.
— А мне так вообще все равно.
В слабом сиянии индикаторов Сара наблюдала, как ест Элтон. Зрелище завораживало: поднимет ложку и по идеальной траектории направит в раскрытый рот — каждое движение казалось воплощением рациональности, ни единого лишнего жеста.
— Ты смотришь на меня, — сказал Элтон.
— Извини… — Сара почувствовала, как заливается краской.
Элтон расправился с рагу и вытер рот тряпкой.
— Извиняться не за что. Для меня ты лучшее украшение нашей скромной Щитовой. Молодым красавицам вроде тебя разрешается наблюдать за мной сколько угодно.
Сара засмеялась — то ли от смущения, то ли потому что не до конца верила Элтону.
— Ты же никогда меня не видел! С чего решил, что я красавица?
Элтон пожал плечами и закатил глаза, точно под набрякшими веками хранился образ Сары.
— По твоему голосу. По тому, как ты разговариваешь со мной и с Майклом, как за ним присматриваешь — все изумительно красиво, так может лишь по-настоящему красивая девушка.
— Я не чувствую себя красивой! — неожиданно для себя призналась Сара.