Переселение, или По ту сторону дисплея
Шрифт:
Но пусть будет так, тотчас поправила себя Ирина. Пусть лучше будет так, чем если бы у нее пропал сын. Она уже одарена выше головы тем, что не надо беспокоиться за Тимку. Ей хорошо выздоравливать от своего недавнего безразличия к жизни – вот и сейчас интересно наблюдать за теми двумя, сидящими на диване, наполовину скрытом вечерним полумраком… и будет интересно ехать в метро домой, загадывая про стоящих рядом попутчиков, у кого из них какая личная жизнь. Смешно сказать, ей интересно даже пройтись от своего рабочего места до туалета… На пять минут она оставит посетителей в приемной одних, за это время ничего не произойдет. В конце концов, не может же человек свыше двенадцати часов сидеть, как пришитый, на
Клиника уже погрузилась в тишину, свет был притушен, а ковровая дорожка полностью поглощала звук шагов. Казалось, будто идешь не по знакомому зданию, а где-то в заколдованном замке. Вдоль коридора клубились таинственные тени, а встреченный за поворотом вахтер в страхе отпрянул, не узнав Ирину, – он думал, на этом этаже уже никого нет.
Очарованная такой сказочной атмосферой, Ирина возвращалась в свое отделение. Бесшумно повернув ручку двери, она случайно услышала разговор парочки на диване, не заметившей ее возвращения.
– Ты это серьезно? – спрашивала блондинка.
– Очень серьезно, Валия. Самый серьезный разговор, клянусь Аллахом.
– Ну и в чем проблема? – лукаво протянула «Валия». – Ты хочешь сделать меня своей …м-м-м… какой по счету женой?
– Можно жена, тоже серьезный разговор. Но про жена я буду потом. Сейчас хочу про твоя работа…
– Про работу? – удивилась она. – А что такое? Чем тебе, милый, интересна моя работа?
– Дети – да? Юный ту-рис-ты?
– Ну да, у нас туристический клуб. Ходим с детьми в походы. А-а, – вдруг радостно заулыбалась она, как человек, наконец доискавшийся до смысла. – Я поняла, к чему ты, любимый, клонишь. Не хочешь, чтобы я работала, так? Наша старуха будет в шоке, если я ее брошу, но твое желание для меня закон!
– Нет, Валия. Бросить работу потом, сперва надо другое…
– Что – другое? – вновь недоумевала блондинка.
Он приготовился сказать ей что-то особо важное, даже слегка пригнулся к ее уху, но перед этим обвел своими глянцевито-черными глазами приемную. И, конечно же, увидел Ирину. После этого ему оставалось только рассеянно бросить два слова:
– После поговорим.
В тишине стало слышно, как тихонько отщелкивают секунды висящие над головой часы. Напрасно Ирина старалась делать вид, что она сама по себе, а посетители – сами по себе; напрасно с безразличным выражением рылась в своих бумагах – разговор не возобновлялся. А тут как раз распахнулась дверь кабинета, выпуская предпоследнего пациента, и необычная пара проследовала на его место.
19
Жизнь Людмилы Викторовны делилась надвое: когда она в школе и когда не в школе. Первая половина требовала от нее собранности, методичности и внимания, неукоснительного выполнения всех учительских правил. Она старательно сеяла «разумное, доброе, вечное». Дети, их родители и коллеги знали ее терпеливой, доброжелательной учительницей, с которой можно разумно решить любой вопрос.
Вести уроки в школе – особая жизненная стезя. Иногда это даже приятно: например, за окном хлещет дождь, бегут торопливые прохожие, а в классе светло и сухо, мел негромко шуршит о доску, внимательные детские рожицы обращены к тебе, ловят твои слова. Или одолеют не ахти приятные мысли о собственной судьбе, не знаешь, как быть; и так и так выходит неладно… А в школе – ведешь урок и все знаешь: это так, а это вот так. И все получается, концы сходятся с концами.
Однако Людмила Викторовна была в курсе также и темных сторон учительской профессии. Хорошо провести урок иногда, под настроение. И совсем другое дело – заниматься с детьми изо дня в день, брать на себя все их проблемы и недостатки, личные и объективные, исправимые и неисправимые. Впрочем, последних не существует
После школьного дня, заканчивавшегося где-то к семи часам, для Людмилы начинался вечер. Как правило, он был посвящен тому, чтобы технически обеспечить себе назавтра такой же день, как сегодня. По пути из школы она заходила в магазин, делала покупки, совсем немного – ведь обед и полдник ей обеспечен в школьной столовой. Дома занималась хозяйством: небольшая уборка, потом еще надо привести в порядок одежду, в которой пойдешь завтра в школу. Потом проверяла тетради, готовилась к завтрашним урокам – иногда это удавалось провернуть на рабочем месте, а иногда требовалось использовать домашний вечер. Справишься с делами, уже, глядишь, и глаза слипаются. И тут начинались вторая половина ее жизни: та, что не в школе...
Людмила никогда не засыпала сразу, несмотря на то, что по утрам должна была рано вставать. В ночные часы, когда над ней не довлел учительский долг и не висели житейские заботы, можно было стать наконец самой собой – страстной по натуре женщиной, мечтающей о любви. Она с детства была страстной, сперва не понимая этого, а после стыдясь, потому что одновременно с пониманием в ней созрел комплекс неполноценности. Девочка Люда была удивительно некрасива: как будто вдавленное внутрь от бровей до подбородка лицо до смешного напоминало лягушку. Как это у Николая Заболоцкого в стихотворении под многозначительным названием «Некрасивая девочка»:
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка…
Людмила тоже напоминала, да еще как! В детстве над ней смеялись, но все было ничего, пока однажды Люду не подвело зеркало. Но не обычное, в которое смотрится любая подрастающая девочка, а гадательное.
Рано научившись читать, Люда приникла к животворящим струям русской поэзии. А там на каждой странице, если не в каждой строчке: «прекрасная», «влюблен», «дама сердца». Однажды январским вечером, полная обаяния волшебной русской зимы, почерпнутого в «Светлане» Жуковского и в волнениях пушкинской Татьяны, Люда сама решила погадать.
Она давно уже остро ощущала ту серьезную неприятность, которую взрослый человек назвал бы несоответсвием книжного мироощущения с реальной жизнью. Напичканная романтикой девятнадцатого века, Люда и в жизни ждала принца либо царевича, старомодных балов и прогулок под луной. Но действительность складывалась иначе: Люда все чаще чувствовала себя так, словно ее при входе в какое-то прекрасное место хлопнуло дверью по лицу. Где красавцы, возлюбленные, рыцари? Где упоенье, вздохи, зимние катанья на лошадях, прогулки в весеннем лесу, свидания, признания, воздыхания?.. Мальчишки-ровесники, кроме того, что были совсем непохожи на пиитических героев девятнадцатого века, относились к Люде не просто безразлично, но зачастую с откровенной враждебностью. Их словно оскорбляло, что вот она, похожая на лягушку, приближается к ним с тем же тайным желанием особенных отношений, что и нормальные девчонки.