Переселение. Том 1
Шрифт:
Не зная, как приступить к делу, Исакович, который никогда еще не получал подобного задания, в глаза не видел владыку Василия и не бывал в Черногории, решил выудить побольше сведений у отца Михаила о содержащихся в лазарете черногорцах.
А Вани тем временем все посмеивался.
Его взгляд лишь изредка отрывался от Исаковича, пробегал по трактиру и останавливался на соседнем игорном зале или на женщинах, отражавшихся в зеркале и напоминавших пестрых птиц, которые как бы порхали перед ним.
— Разумеется, — сказал Вани с грустью в голосе, перестав есть, — когда речь заходит
— Но владыка Василий продает людей в русскую армию, — бросил Павел. — Им придется воевать и гибнуть за Россию.
Поп Михаил стал серьезным.
— Капитан, — снова заговорил он, — кто бы вы ни были и кому бы ни служили, не берите греха на душу. Вы и сами не понимаете, что говорите. Владыка Василий — истинный мученик. Он знает, что делает! Действительно, он надумал послать людей сражаться за Россию, но вовсе не бескорыстно. Взамен он хочет попросить, чтобы в Черногорию прислали русский полк. Когда турки узнают об этом, они в Черногорию больше не сунутся!
И тут Исакович сказал, что он слышал, будто владыка Василий нанес визит венецианскому послу.
Священник задумчиво посмотрел на него. Потом сказал:
— Если бы Василий нанес такой визит, он бы не вышел живым из посольства! У Венеции рука длинная, до самой Вены тянется. Однако вам, капитан, следовало бы знать, что Венеция против Василия не потому, что он задумал переселить черногорцев в Россию, а потому, что Венеция хочет, чтобы черногорцы погибали за ее интересы.
Там из них уже было набрали полк, да Василий все дело испортил.
Павел чаще подливал вино в стакан Вани.
— Выпьем, — говорил он, — и забудем все наши горести. Как говорится, ум за морем, а смерть за порогом.
Священник вперил взор в пространство и перестал пить.
— Смерть, точно рука матери, усыпляет и грешника, и блудника, и убийцу, — сказал он. — И напрасно вы, капитан, пугаете меня, вам это не удастся. Смерть всемогуща и всесильна, она уносит нас, как море уносит песок с берега. Но ада нет, я в нем не буду гореть, не будет там гореть и никто другой. Смерть сотрет все, что с нами было, как мать утирает слезу с глаз ребенка. Только вот жить среди людей тяжко. Волки они! Кто вас подослал ко мне, капитан? Кто хочет подвергнуть искушению и погубить бедного одинокого монаха?
— Я встретился с вами, — запротестовал Павел, — только потому, что мне сказали, будто вы можете провести меня в лазарет к черногорцам.
Вани поднялся и пообещал, что завтра постарается это сделать. Нужны только деньги.
Тем временем шум в трактире нарастал, людей становилось все больше, в дверях у зеркала все чаще останавливались женщины. Однако священник теперь на них уже не смотрел.
И только тут Павел увидел дожидавшегося у порога Агагиянияна.
Прощаясь, отец Михаил посоветовал ему не беспокоиться о владыке Василии. Владыка хоть и говорит, будто задумал переселить в Россию всю Черногорию, а черногорцев-воинов
— А когда Российская империя появится на Адриатике, все наши кровные враги попрячутся в норы, как мыши, — закончил Вани.
Когда Исакович и Агагияниян вышли из трактира на Флейшмаркте, вокруг царила темнота, но темнота прозрачная, летняя, с синевой. В этой синеве мерцали фонари. Слова, услышанные им при расставании с Михаилом Вани, глубоко потрясли Павла, словно пред ним свершилось великое, грозное чудо, словно с невероятным грохотом сверкнула во мраке молния и осветила путь: он увидел Россию такой, какой она до тех пор ему еще ни разу не представлялась. И он буквально онемел от этих слов, сказанных неученым, полуграмотным, погрязшим в блуде монахом, растратчиком монастырской казны.
Ему показалось даже, что отец Михаил вознесся куда-то в вышину…
При помощи Вани, вернее при помощи аптекаря Игнаца Штенгеля, который бывал раньше в лазарете, Исакович получил разрешение посетить переселявшихся в Россию больных черногорцев. Некий доктор Долчетти, известный венский врач, письменно засвидетельствовал, что в лазарете находятся истощенные от голода, страдающие лихорадкой и поносом, отравившиеся грибами люди, но больных лепрой среди них нет!
Первого августа 1752 года Исакович побывал в лазарете.
Он вошел, сверкая своей сирмийской гусарской формой, в сопровождении аптекаря и караульного начальника.
У ворот поднялся шум. Черногорцам сказали, что прибыла комиссия, чтобы осмотреть двух мужчин, которые якобы находятся при смерти. И потому, когда Исакович вошел, все вокруг притихли. Однако никто, казалось, не обращал на него внимания.
Мужчины и женщины молча стояли вдоль стен в длинных, сырых и темных коридорах, куда свет не проникал даже среди бела дня. Собственно это был не лазарет, а сохранившийся с давних времен карантин, который теперь именовали лазаретом. Постройки стояли у самой реки, через высокие, узкие, походившие на бойницы окна видны были лишь плавни, болота и вода. Кирпичные своды и стены пока еще кое-как держались. Внутри помещения было несколько очень больших палат, застеленных дощатым, поросшим травою полом. Исаковичу сказали, что под полом гнездятся змеи, но эти странные люди не разрешают их уничтожить. Говорят, что змеи, мол, их хранительницы!
Из коридоров и палат другого выхода, кроме того, который вел к воротам и к понтонам, очевидно, не было. Мост тоже был огорожен палисадником, за которым расхаживала стража. Лазарет Мариенхильф был отрезан от мира. Как и всякая тюрьма в те времена.
У входа было еще светло, но чем дальше шли Исакович и его спутники, тем становилось темнее, и глаза только постепенно привыкали к полумраку. У ворот с важным видом сидели на корточках старики, подставляя спины лучам уже неяркого закатного солнца.