Переселение. Том 2
Шрифт:
Самым невероятным было то, что русские офицеры, гренадеры, дворяне оказались ближе этой бедноте, чем их соплеменники. Русские только посмеивались, слыша о кражах и нападениях на мясные лавки. А Виткович, сгорая со стыда, избивал людей до полусмерти.
Потом хватался за голову, рвал седые волосы и твердил:
— Боже! Боже!
Исакович поначалу слышал эти возгласы, тихие и громкие, только когда они раздавались вблизи, но позднее ему чудилось, будто он слышит их издалека, даже когда их шепчут, и, куда бы он ни ездил с Юлианой, его уши ловили неизменное: «Боже! Боже!»
Во время одной такой поездки Юлиана сказала, что
Он строго-настрого запретил об этом говорить. Но сказал, что Исакович, значит, сможет получить у императрицы аудиенцию в Киеве. Если ей удастся узнать что-нибудь новое, она сообщит об этом Павлу.
Исакович, хоть и обещал об этом молчать, но спросил Витковича, известно ли ему что-нибудь о предстоящем приезде царицы в Киев? Виткович сказал, что слышит об этом впервые, но что это не исключено. И посоветовал родственнику помалкивать и ни одной живой душе о возможном приезде императрицы не говорить.
— Кто болтает о царице, отправляется в Сибирь с отрезанным языком!
Не прошло и нескольких дней, как к Павлу пришел с визитом фендрик Ракич, с которым он недавно познакомился у Витковича, и рассказал, что получил через штаб-квартиру письмо от своей родственницы Евдокии и ее отца. Евдокия спрашивает о нем, Исаковиче. Потом, как бы случайно, вскользь заметил, что в Киеве ждут вскоре приезда императрицы. Все сербы, дескать, попытаются ее увидеть. Однако она заедет по пути в Елисаветград, тайно. Ракич только просил об этом молчать. Головой можно поплатиться!
В те дни Павел избегал дом бригадира. Старуха Виткович втемяшила себе в голову, что его надо женить на старшей дочери подполковника Жигича, очень хорошенькой девушке, которой понравился Павел, хотя сам он не сказал с ней и трех слов.
Словно сговорившись привести его в хорошее настроение, несколько офицеров, которых он встречал в доме Витковича, сказали ему, что предстоит посещение Киева Елисаветой Петровной и он, вероятно, получит аудиенцию.
Его выберут, сказали они, так сказать, представителем от целой группы. Будет, видимо, принят и Вишневский. Все же не могут быть приняты!
Исакович был смущен и ждал дальнейших событий.
Никому больше об этом он не проронил ни слова.
Позднее честнейший Исакович рассказывал, что точно помнит, как Юлиана сказала ему двадцатого октября — в день казни великомученика Артемия, что, по утверждению Вишневского, императрица приедет наверняка и в самом недалеком будущем.
В ту пору Исакович чувствовал себя совершенно потерянным и несчастным и походил на человека, лишенного собственной воли. Ему больше не хотелось ни ехать в Буду, ни встречаться с г-жой Божич, ни поглядеть в последний раз на Теклу, не хотелось ни ехать к семье, ни обосновываться в Бахмуте, он махнул рукой на чины и на армию. Последнее и единственное его желание, не дававшее ему покоя, была аудиенция. Если личная его жизнь не удалась, если ему даже придется уйти в отставку, эта аудиенция даст ему возможность рассказать царице все, и тогда их переселение в Россию обретет смысл и достойное завершение. Не говоря никому ни слова, он начал тайно готовить к аудиенции новую треуголку, перчатки, роскошные сапоги, а также думать о том, что сказать царице и как сказать.
Неизменная улыбка, блуждавшая на его лице, говорила о том, что он все больше впадал в безумие.
Когда
Его гусар сказал ей, что так он сидит часами.
Юлиана и надеялась на успех именно потому, что он был в таком состоянии.
Этот еще совсем не старый человек в начале октября, как дуб осенью теряет листья, лишился всего: и силы, и веселости, и воли, и здоровья. Сильный кавалерист жаловался, как ребенок, на головную боль. Юлиана смеялась и говорила, что от головной боли она хорошо лечит.
До сих пор она заходила только в те сербские семьи, которые гусары Вишневского отмечали как добропорядочные. Павел же стал заглядывать и туда, где случались драки, кражи и пьянки. С этими поселившимися в конюшнях и сараях людьми, которым не удалось записаться во вновь образованные сербские полки, Виткович уже не знал, что делать. В те времена отбор на военную службу производился не докторами и фельдшерами, но все-таки и в Киеве брали не каждого. И хотя в те времена унтер-офицеры рекрутов набирали просто: хватали где попало людей, поили их до одури в корчме и всовывали первые порционные деньги. Те, кто напивался с унтер-офицерами, утром оказывался в казармах, где на них надевали тяжелые сапоги и вскоре отправляли на границу в занесенное снегом караульное помещение с соломенной кровлей. Но больных в армию не брали. Хворые поступали в Киеве в услужение и работали, пока однажды их не находили мертвыми. А до смерти они сторожили свиней, стирали белье, чистили нужники.
В мире его соплеменников, куда Исакович вступил в Киеве, были увечные, чахоточные, киластые, захворавшие по дороге в Россию и не сумевшие вернуться домой. Они стояли перед мясными лавками и зарабатывали себе на хлеб тем, что отгоняли собак.
Или шли от дома к дому и чистили нужники.
Когда он заводил с ними разговор, они твердили:
— Боже! Боже! Никогда больше не видать нам своей семьи! Кто закроет нам глаза?! Боже! Боже!
Сперва он почти не слышал их возгласов. Потом они входили в одно ухо и выходили в другое. «Боже! Боже!» Спустя две-три недели этот шепот, это бормотание, эти восклицания стали невыносимыми. «Боже! Боже!»
Однажды ночью Павлу приснилось, будто весь этот убогий люд собрался вокруг его дома. Павел слышал, как они завывали: «Боже! Боже!» Проснувшись, он подумал, что кричит какой-то незнакомый голос. И лишь потом сообразил, что кричал он сам.
Юлиана была удивлена, когда он вдруг заявил, что больше не намерен посещать своих соплеменников в Подоле.
Она заставала его сидящим за челобитными. Исакович писал Костюрину. Просил направить его в Санкт-Петербург, в противном случае грозил написать своему покровителю и защитнику сербов графу Кейзерлингу.
В конце октября 1753 года Исакович решил повторить в Киеве то, что сделал в Темишваре: бежать без бумаг, на этот раз — к царице.
И хотя это может показаться невероятным, в штаб-квартире Витковича помечены октябрем 1753 года десять челобитных капитана Исаковича с просьбой об аудиенции у царицы.
Исакович был из тех людей, которые, живя на одном месте, вечно стремятся в другое. Человек, вечно не довольный своей кожей и постоянно, как змея, ее меняющий. Как волк, что каждый год линяет, да обычая не меняет.