Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

— Он... он... прискакал верхом, — заикался дворецкий. — Он назвал меня, —да отсохнет у него язык! — именем самого погано­го, грязного животного. Он дернул меня за бороду. Я убью его!

— Убивать никого не надо,— пыталась успокоить сикха мисс Гвендолен.— Где он?

— Спит в столовой на софе.

Полный беспорядок внес в бунгало Пир Карам-шах, что он делал всюду, где бы ни появлялся.

Навести порядок в Белой гостиной и в столовой не стоило большого труда.

Труднее было сикху дворецкому собраться с мыслями. Он при­надлежал к многомиллионной суровой секте сикхов-сейхов, что свято соблюдают обет «хейль

гуру» и носят пять «к»: «катг» — одеяние сикхов, «каро» — железный перстень, «кандо» — стальной нож, «канга» — гребень и «кес» — никогда не подстригаемые длинные волосы и бороду.

Надо сказать, что и Пир Карам-шах искусно обматывал голо­ву великолепной сикхской чалмой и любил ошеломлять дворецко­го тонким знанием сокровеннейших тайн сейхов: «Мудрейший глава общины обоюдоострым кинжалом размешал сахар в воде и пятикратно окропил ею мне голову, прояснив мне мысли, — не то посмеивался вождь вождей иронически, не то рассказывал на полном серьезе. — И я отпил пять раз из горсти мудрейшего слад­кой воды и дал страшную клятву в верности общине!»

В лице дворецкого Пир Карам-шах имел преданнейшего раба. Но сегодня, грубо ворвавшись в бунгало, вождь вождей оскорбил в нем высокие чувства сейха. Делать этого не следовало. Сикхи очень мстительны...

Оказывается, Пир Карам-шах прискакал в виллу еще на вос­ходе солнца, вооружённый до зубов, вырядившись бадахшанским царьком, да так, что его и узнать было невозможно. Сопровож­давшие его, по обыкновению, гурки разбудили шумом и гамом все бунгало.

Попытки дворецкого объяснить, что хозяева отсутствуют, вы­звали у Пир Карам-шаха спесивое замечание: «Что мне твои хо­зяева!»

Он наполнил комнаты бунгало бряцанием оружия, запахами конюшни, козлиных загонов у дымных очагов, грубой степняцкой бранью. Пир Карам-шах на коне перевоплощался в кочевника на­столько, что забывал о какой-то там европейской вежливости.

Его разбудили. Отшвырнув покрывавший его ярчайшего рисунка бадахшанский халат из плиса — «сультанзиль», он сонно поднял­ся и тут же развалился в кресле, покрытом кружевным, связан­ным ручками мисс Гвендолен чехлом. Колесики шпор его белых, из кожи горного кийка сапог заскрежетали по полированной нож­ке. Пир Карам-шах выкрикнул в более чем одеревеневшее лицо мистера Эбенезера:

— Велик аллах и пророк его Мухаммед! Справедливость и разум восторжествовали в башках наших крыс — лейбористских министров. Война! Понятно!

По обыкновению он бредил войной.

— Война?.. Предположим, — протянула тихо мисс Гвендолен.— Но в чём дело? И почему этот костюм... мастуджскин, что ли? Эта грубая суконная чалма... Шутовская бахрома, стекляшки-бусы? Хвост из фазаньих перьев. Какой маскарад! И даже медные серьги... подвески. Вы проткнули себе уши? А этот синий халат райской птички? Откуда он у вас?

— Наш друг рядится под горца-мастуджца, — процедил, не скрывая раздражения, мистер Эбенезер. Не столько шумные, тор­жествующие вопли Пир Карам-шаха о войне расстроили хозяина бунгало — он не любил и просто боялся всяких событий, — сколь­ко царапина, оставленная шпорой вождя вождей на красном де­реве кресла.

— Ни черта вы не понимаете, Гипп! У дикарей всех встречают по одеянию. Вот такие-то перышки, вот этакая бахромка на са­пожках, вот такие полфунтовые медные серьги и давно не стри­женные волосы и делают меня в глазах всяких мастуджцев-бадахшанцев

«своим в доску». Да, да! Ликуйте, радуйтесь! Теперь мы ударим Россию Бадахшаном прямо в подреберье! Через Тибет, Китайский Туркестан зайдем комиссарам во фланг с Востока. Всей Центральной Азией навалимся на большевиков! Хватит! Довольно вашей слюнтяйской, дамской дипломатии, сэр! Теперь мы заговорим языком пулеметов... та-та-та...

Он с грохотом соскочил с кресла и чуть не сшиб с ног мисс Гвендолен-эконом-ку, тоже с сожалением смотревшую на роковую царапину.

— Простите, мисс, но у нас разговор не для девичьих ушей.

Говорил он совсем уж не любезно, но мисс Гвендолен не сочла нужным понять намек. Она подставила, не без изящества, к само­му лицу Пир Карам-шаха свою мраморно бледную узкую кисть руки, укоризненно сказав:

— Вы орангутанг, сэр! Общение с горными дамами-грязнуха­ми вышибло из вас джентльмена. Сядьте!

Несколько растерявшийся вождь вождей поцеловал руку мисс и бухнулся снова в кресло.

— Приношу извинения, но мне некогда.

— Не знаю, почему вы нарушили указание и явились в Пешавер,— промурлыкала кошечкой мисс Гвендолен, осторожно кос­нувшись мизинцем уголка глаза. — Простите, у меня мигрень, но сейчас я не о мигрени, а о вашем приезде. В Лондоне это вызовет неудовольствие, сэр. Вы афишируете свои связи с бунгало, сэр! И вы отлично знаете это, сэр.

— Должен я, наконец, сам знать, что происходит? И что за­теял Живой Бог? Мне донесли, что какая-то чертова невеста Живого Бога приехала или приезжает в Бадахшан в княжество Мастудж. Её там ждут. Чего вы скажете?

— Простите, сэр, и из-за этого вы прискакали в Пешавер? Разве испортился прямой телеграфный провод из Дира?

Вождь вождей ничего не ответил. Мисс Гвендолен-экономка выговаривала тоном классной дамы:

— Рано или поздно нам не избежать открытой войны с госпо­дами большевиками. Но всему свое время. Вы делатель королей. А чем плох Живой Бог? Разве из него не получился бы царек Бадахшана? Богат. Авторитетен. Миллионы поклонников, раболеп­ных, безропотных. И ведь Ага Хан не прочь воссесть на трон — разожглось в старике честолюбие. Еще немного — и его капиталы пошли бы в наше дело.

— Старый упрямец, дегенерат,— пробормотал Пир Карам-шах,

— Он прежде всего делец, коммерсант, банкир. И вкладывает деньги он лишь в дело, дающее прибыль.

Тихо прозвучали над самым ухом слова:

— Вы навсегда заперли нам двери Хасанабада.

Пир Карам-шах резко повернул голову и столкнулся со взгля­дом оловянных глаз мистера Эбенезера. Тот придвинулся еще ближе и заговорил:

— Вы запустили черную кошку под полу Алимхану. Ага Хан и так по традиции не переваривает бухарских эмиров за их свя­щенные войны в прошлом против исмаилитов, за то, что он — про­тивник ортодоксального ислама — перехватил пост председателя Лиги мусульман. А история с рабыней Резван, которую вы купили или похитили в Бадахшане и швырнули в постель эмиру! Резван, оказывается, дочь одного бадахшанского князька, царя... как их там называют в горах, пред-назначавшего её в дар Живому Богу. А история с Моникой! Попытка её просватать за Ибрагимбека! Что же получилось в конце концов. Задет престиж духовного владыки всех исмаилитов. Ага Хан не поступится религиозными принципа­ми. Посягнувшего на невесту Живого Бога ждет ужасная кара...