Переступая грань
Шрифт:
– Догадался!
– Он радуется, как маленький.
– Сам был двоечником, закоренелым, матерым двоечником!
– Правда?
– Аленка прерывисто вздыхает, неуверенно улыбаясь.
– Честное слово... Ну вот мы и пришли! Сейчас нас с тобой покормят, а потом мы посмотрим роль - ты уж нас выручай, хорошо?
Оранжевый абажур над круглым столом, фаянсовая белая супница, фотографии и афиши, таинственно всплывающие из полутьмы, - все видится смутно, неясно, сквозь надвигающийся, наваливающийся на Аленку сон. Она сидит на диване, и глаза ее закрываются сами собой. Даже в собственной
– Смотри, Митя, какой снегопад.
Чьи-то руки кладут ей подушку под голову, поднимают на диван ее ноги, укутывают пуши-стым пледом. Руки ласковые и теплые, почти как у мамы.
– Поищи, Митя, в тетрадке, у тебя же есть адрес. Надо предупредить, а то там, наверное, беспокоятся, - последнее, что слышит, засыпая, Аленка.
– Нет, - бормочет она через силу, - никто там не беспокоится.
– Ну уж никто, - ворчит в ответ Дмитрий Михайлович, - так не бывает.
Но Аленка уже спит.
Дмитрий Михайлович едет в трамвае на другой конец заносимого снегом города. Кондуктор, закутанная в клетчатый платок, с большой старой сумкой, с катушками билетов на толстом ремне, простуженно выкрикивает остановки, дергает за старую, с бахромой, веревку, с легким звоном отправляя промерзший трамвай, они подолгу ждут, пока расчистят пути, - давно не было такого сильного снегопада! Пассажиры беззлобно бранят снег, а заодно и трамвайные власти с их всегдашней растерянностью перед стихией, и только Дмитрий Михайлович стоит молчаливо и безучастно.
Он думает о спящей в его доме девочке, думает с давно забытой нежностью, он вспоминает сына - того, маленького, увезенного от него навеки, потом опять видит Аленку, свернувшуюся на диване клубочком. Думы странным образом переплетаются, чем-то нерасторжимо связаны, и заслоняет их взволнованное лицо Тани.
– С Богом, Митенька, с Богом, - шепчет она, оглядываясь на Аленку. Верхний свет погашен, у дивана горит ночник, чтобы девочка, если проснется, не испугалась.
– Ты же смотри, Митенька, ты скажи, что, мол, устала, переночует у нас, пусть не волнуются. Ничего, если и школу пропустит.
И вот он едет, не зная толком куда и к кому, с кем она там живет - с тетей, с бабушкой? Вдруг они на него рассердятся? Дмитрий Михайлович сам знает, что робок, от грубостей - обычных, другие и не заметят - совершенно теряется. В длинном коридоре он не сразу находит Аленкину комнату. Робко стучит, но его не слышат, потому что в комнате кто-то играет на скрипке. Тогда, поколебавшись, Дмитрий Михайлович открывает дверь и входит.
Стол, стулья, диван, две кровати в алькове, над диваном размытая фотография со штампом в углу - отклеили с паспорта, увеличили. Молодая женщина смотрит вошедшему прямо в глаза, брови страдальчески сведены, будто знает заранее о своей судьбе. А у кровати играет на скрипке девочка, косы чуть не до пояса, нога отбивает такт. Она чувствует чужой взгляд и, опустив смычок, поворачивается. Старше Аленки, выше и крепче, но очень похожа: та же пустота, та же усталость, взрослая усталость
– Я и не знал, что у Аленушки есть сестра, - мягко говорит он.
– Ты ведь сестра, правда? Тебя как зовут?
– Ира.
– Ты в каком классе?
– В шестом... А где Аленка? Тетя Фрося волнуется...
При упоминании о какой-то тете Дмитрий Михайлович пугается.
– Понимаешь, какое дело... Иду с репетиции, вижу - знакомая девочка, приходила к нам, во Дворец... Бредет куда-то совсем одна...
Но тут распахивается настежь дверь и врывается невысокая плотная женщина, за ней - встревоженный чем-то мужчина.
– Вы кто такой?
– сразу подступает она к Дмитрию Михайловичу.
– Что вам здесь нужно?
– Я Леночкин преподаватель, - старается казаться уверенным Дмитрий Михайлович, - то есть не совсем, конечно... Вообще я актер...
– Акте-е-р...
– тянет женщина подозрительно, и Дмитрий Михайлович обижается.
– Да, актер, а что? Что здесь такого? А вы, наверное, их тетя?
"Эх, надо было Таню послать..."
– Вот что, давайте знакомиться, - решительно вмешивается мужчина и протягивает Дмитрию Михайловичу руку.
– Борис Васильевич, а это моя жена Ефросинья Ивановна.
Снова открывается дверь, входят еще три женщины и с ними девочка. Она проскальзывает между взрослыми к Ире, становится с нею рядом, берет за руку. Дмитрий Михайлович понимает, что рассказывать надо всем, потому что все здесь каким-то образом к сестрам причастны. И он рассказывает, зачем-то достает документы - хорошо, что оказались с собой, есть даже партийный билет, потому что в театре сегодня собирали взносы.
Как ни странно, сам вид документов действует успокаивающе. Впрочем, Борис Васильевич паспорт берет и внимательно изучает, остальные стоят молча и ждут.
– Ну ладно.
– Он возвращает паспорт Дмитрию Михайловичу.
– Значит, хотите, чтобы она ходила во Дворец пионеров?
– Да погоди ты, Боря, - не выдерживает Ефросинья Ивановна, - при чем тут Дворец? Как мы ее ночевать-то отпустим? Все-таки чужой человек, мы вас не знаем...
– Так ведь жена... Она присмотрит...
Дмитрий Михайлович снова начинает рассказывать о себе, о Татьяне Федоровне, зачем-то хвалит свой дом - какой он просторный и светлый. Он говорит, говорит, а из угла не отрываясь смотрят на него детские большие глаза.
– Я боюсь одна, - дождавшись паузы, шепчет Ира.
– Мам, пусть она поспит у нас, - испуганно вступается за подружку Света и крепче сжимает Ирину руку.
– А то как же!
– восклицает Ефросинья Ивановна.
– Неужто здесь бросим?
Она подходит к Ире, проводит рукой по ее опущенной голове.
– Поспишь сегодня у нас? Со Светой, вальтом. Во сне не брыкаешься?
– Зачем со Светой?
– Это уже Пелагея Ильинична.
– У меня место есть, на диване...
– Вы не возражаете, если кто-нибудь съездит к вам, прямо сейчас, посмотрит, как там Аленка?
– вежливо предлагает Вера Павловна и краснеет. Могу, например, я.