Переступая грань
Шрифт:
Незнакомка молча кивнула, взялась за поднос.
– Давайте я отнесу, - заторопился Женя.
– Вы только не уходите! вырвалось у него.
"Странный какой, - подумала Таня рассеянно.
– И глаза какие-то перепуганные..." Женя даже вспотел под ее удивленным взглядом.
– Не уходите, - повторил он тихо.
– Я только отнесу подносы.
– Да вы не волнуйтесь, - сжалилась над ним Таня.
– Я подожду.
Женя торопливо сложил оба подноса вместе, поставил все на верхний поднос, оттащил подносы в дальний угол, грохнул на столик, для них предназначенный, и мигом вернулся к Тане. Она уже
– Я - Женя, - сказал он.
– Историк.
Ему великодушно протянули руку. Пожатие оказалось неожиданно крепким.
– А я - Таня.
– Редкой красоты глаза смотрели по-прежнему снисходительно.
– Врач.
– Врач - и в библиотеке?
– наивно удивился Женя.
– А если кто-нибудь отравится в этом буфете?
Впервые она улыбнулась.
– Нет, серьезно!
– Разве наука - это только история?
– Какая у нее улыбка!
– А вообще вы правы: медицина не очень наука, скорее, сродни колдовству.
– Вы, случайно, не экстрасенс?
– встревожился Женя.
– Нет, что вы, - успокоила его Таня.
– Я кардиолог.
– Терпеть не могу экстрасенсов!
– признался Женя.
– Я - тоже, - согласилась с ним Таня.
– Они теперь в моде, и сколько же от них вреда, сколько горя, вы даже не представляете! Люди тратят последние деньги, надеются, ждут, упускают время. Главное - время!
Они уже поднялись к широкой мраморной лестнице. Периодика была внизу, справа, третий научный зал - за антресолями.
– Вам еще долго?
– решился спросить Женя.
– Часа два.
– Давайте встретимся здесь, у лестницы?
– набрался он храбрости. Погуляем, отдохнем от жары...
"Господи, что я несу? Да разве можно так, сразу? А с другой стороны, что делать?"
– Хорошо, - чуть помедлив, согласилась Таня.
Он еще больше занервничал, заволновался, схватил Таню за руку.
– А вы не обманете? Вы придете?
"Как мальчишка, - развеселилась Таня.
– Да что это с ним?" Но она уже знала что, догадывалась. Неужели она ему так сильно нравится? Так нравится этому смешному, растерянному, взмокшему от жары и волнения, седому уже человеку, что он боится ее потерять?
– Разве я похожа на обманщицу?
– с мягкой укоризной спросила Таня и, не оглядываясь, пошла к залу легкой походкой уверенной в себе женщины, чувствуя, что ей смотрят вслед.
Эти два часа прошли, можно сказать, бесполезно, даром. Нет, конечно, Таня прилежно листала сборники и журналы и даже что-то такое выписывала, но ловила себя на том, что видит перед собой вместо схем, кардиограмм, расшифровок клетчатую рубашку и широкие, не по моде, брюки, седую растрепанную шевелюру, карие растерянные глаза, крупные руки - "как у хирурга!" - седые волоски на груди - ворот рубахи расстегнут, да еще куда-то делась верхняя пуговица... Она старалась не смотреть Жене в глаза под ее взглядом он явно терялся - и потому смотрела то на подбородок с неожиданной ямочкой посредине, то на распахнутый ворот рубахи, лишь изредка встречаясь с Женей взглядом. Здесь, в зале, вдруг почувствовала, как волнуют ее эти выбивающиеся из-под ворота
"Что со мной?
– нахмурилась Таня.
– Ну да, я же врач, понимаю... Да все сейчас все понимают! Четыре года одна... Тот, прошлогодний смешной эпизод - не в счет, даже не хочется вспоминать... За что, скажите, мучает нас природа?"
К Жене вышла замкнутой, строгой, опоздав нарочно минут на двадцать. Но когда увидела издалека, как стоит он с портфелем в руке, прислонясь к колонне, и безнадежно, покорно ждет, даже не глядя уже на часы, когда, подойдя ближе, увидела, как вспыхнуло от радости его лицо, на душе у нее потеплело.
– Ну, вот и вы, - бормотал Женя, зачем-то перекладывая портфель из одной руки в другую.
– А я уж боялся... Давайте сюда вашу папку: засуну в портфель... Ой, не лезет! Я, наверное, ее так, в руках, понесу.
– Не надо, она совсем легкая. Не волнуйтесь!
– сказала Таня.
– А что, видно, что я волнуюсь?
– испугался Женя.
– Видно на самом деле? Это ужасно!
– Да нет, - коснулась его руки Таня.
– Не видно... И совсем не ужасно. Пошли.
Они вышли из библиотеки, повернули, не сговариваясь, к Александровскому саду - к его скамейкам, гроту, к запахам вечерних трав и цветов, - но, спустившись с широкой, торжественной лестницы на тротуар, оба остановились. Женя вдруг отшвырнул от себя портфель - тот гулко ударился об асфальт, - обеими руками взял Таню за плечи и повернул к себе. Впрочем, он тут же, как обжегшись, опустил руки: какое, в самом деле, у него право? Они ведь едва знакомы!
– Все-таки это ужасно!
– заговорил он бессвязно.
– Потому что мужчина не должен... Так нельзя, не положено...
Он чуть не плакал от волнения, и его волнение передалось Тане. Она снова коснулась его руки - ледяными были в этот жаркий вечер пальцы у Жени и едва заметно дрожали.
– Везде толпы народа, - говорил он в отчаянии.
– Кошмар какой-то! А на ресторан у меня нет денег. Да и там...
– он болезненно сморщился, - люди...
– Я вас совсем не знаю, - отвечала Таня.
– По телевизору показывают такие страсти... А то бы я позвала вас к себе. Но это может быть понято, как...
– Нет!
– закричал Женя.
– Ничего так не может быть понято! Если бы вы мне доверились... Честное слово, я правда историк. Вот паспорт!
Он стал лихорадочно рыться в карманах, вынимая какие-то мятые билеты, бумажки, обертки.
– Ну что вы, - замахала руками Таня, - не надо паспорта! Я имею в виду...
– Да знаю я, что имеете вы в виду, - снова сморщился Женя.
– И пусть, пусть, вы правы! Я придумал, куда пойти: в арбатские переулки. Это совсем другой центр, тихий. Здесь близко. Пошли!
– А портфель?
– Ах да!
Он огляделся по сторонам, нашел свой портфель, порыжевший от времени тот сиротливо лежал у бортика, - и, схватив за руку Таню, потащил ее на Калининский проспект, к Военторгу, и дальше, дальше, на старый Арбат.
Там гуляла вовсю молодежь - пела песни, читала стихи, музицировала. Даже поделками еще торговали.
– Смотрите: вот тут можно посидеть за столиком, - обрадовался Женя. Белые столики стояли прямо на тротуаре; зеленые, вьющиеся растения отгораживали их от гуляющей публики.
– Как в Париже!