Перевал
Шрифт:
Из-за этих бесконечных остановок лишь в густых сумерках автомобиль затормозил у Трептов-парка. Здесь шофер, юркий, весь какой-то взъерошенный парень, уже не прислушивался: даже сквозь гул зауэровского мотора был ясно различим нарастающий гул самолетов. Пассажиры мигом покинули машину и, следуя за шофером, как цыплята за квочкой, скрылись в подвале почти неразличимой хозяйственной постройки.
В полной темноте шофер уверенно спускался все ниже, ориентируя пассажиров негромкими окриками. Увлекаемый общим страхом, Клаус последовал за всеми.
Внезапно яркий свет ослепил Клауса. Зажмурившись и дав успокоиться
Клаус удивился тому, что сейчас, когда весь огромный Берлин растворился в ночи, в подвальчике, затерянном среди многочисленных аллей Трептов-парка, вдруг горит яркий свет.
Клаус глянул в зал, заполненный людьми, сидящими за уютными столиками, и растерялся, не зная куда себя деть. Он стоял, словно начинающий клоун на цирковой арене под разноцветными юпитерами, не представляя, чего ждет от него публика.
Публика ничего не ждала. Она занималась своим делом, своим «цирком». И никому, совершенно никому не было дела до обер-лейтенанта с Железным крестом на сером фронтовом кителе.
— Господин обер-лейтенант, не маячьте. Прошу вас, — окликнул юркий парень панибратски, совсем не признавая, видимо, субординации, и повел Клауса прямо через весь зал, мимо уютных столиков, почти к самой плюшевой занавеске, из-за которой, точно артисты в провинциальном театре, выныривали официанты с подносами на вытянутых руках.
Шофер по-хозяйски уселся за стол, приглашая Клауса сесть рядом, и лишь успел повернуть голову, как к нему подкатилась пышногрудая официантка.
— Две водки и два пива, — приказал парень, не глядя на заискивающую перед ним женщину.
Было понятно, что парень здесь свой человек и, видимо, рад очередной бомбежке как случаю еще раз попасть в райский подвальчик. Но, видимо, он и без бомбежки остановил бы свой автомобиль у этого подвального гаштета.
— И никаких карточек, — подмигнул парень Клаусу. — Все за наличные.
— У меня только русские червонцы и оккупационные марки, — почувствовав себя неловко, проговорил Клаус.
— Ваша валюта годится для восточного фронта. Да не волнуйтесь, господин обер-лейтенант, Фридрих заказывает, Фридрих платит… Пиво сегодняшнее, из Карлсхорста, — пояснил Фридрих и хлопнул Клауса по плечу. — Не правда ли, отличное пиво, дружище?
Клаус промолчал. На этот раз его покоробило панибратское «дружище». Неужели эта самодовольная тыловая крыса думает, что купила за рюмку водки и пару кружек пива расположение офицера-фронтовика? Но и обижать этого парня Клаусу не хотелось — все же тот угощал.
Клаус наблюдал за посетителями, которые спокойно переговаривались между собой. Им не было никакого дела до фронтового офицера, и в душе Клауса закипала злость. Вот они, благочестивые арийцы, с удовольствием потягивающие пиво. Где же их энтузиазм? Или они уже сделали свое дело и теперь ждут от солдат, которые гибнут в окопах, все те блага, что обещал Гитлер? Это они на митингах и парадах вскидывали руки и кричали исступленно: «Хайль Гитлер!» Но ведь были в Германии и те, кто сомневался в правоте национал-социализма, и те, кто открыто боролись против Гитлера. Правда, борцов было гораздо меньше, больше было сомневающихся. И пока они сомневались, Гитлер пришел к власти. И, видя успехи Гитлера, все больше сомневающихся
Под низким потолком слоился фиолетовый дым. Две благочестивые старушки цедили кофе из маленьких чашечек, а под столом у них дремал черно-белый спаниель, прикрыв морду красивыми широкими ушами. В углу тихо играла радиола марки «Телефункен». Знакомая мелодии из кинофильма «Петер» вернула Клауса в довоенное время.
Клаус был словно во сне. Просто уму непостижимо находиться в таком уютном зале, не слышать свиста снарядов, воя бомб!
— А что делать, надо жить, — бубнил рядом чуть захмелевший Фридрих. — Даже в этой проклятой войне надо жить. Что делать, если мы пока не имеем всего, что хотим от этой войны…
До Клауса слова долетали будто издалека. Он недоумевал, почему не знал этого гаштета раньше, хотя от переулка «Анна Мария» гаштет всего в двадцати минутах хода.
Клаус резко поднялся. Что он делает?! В двадцати минутах — «Анна Мария». Там — Диана, сын… Уже поднимаясь по лестнице, Клаус услышал голос шофера:
— Господину обер-лейтенанту захотелось умереть не на фронте, а в Берлине? Не валяйте дурака. Сейчас начнется светопреставление.
Светопреставление началось сразу же, едва Клаус вышел за ограду парка. Черное небо дрожало от все нарастающего зловещего гула, смешанного с пронзительным воем сирен. От горизонта до горизонта лихорадочно метались бледные лучи прожекторов. Лучи рыскали по небу, пока один из них не выхватывал из темной выси крохотную серебристую точку. И тогда прожектора торопливо скрещивались на этой серебристой точке и уже не выпускали ослепленный самолет. И тотчас к этому смертельному перекрестку устремлялись трассирующие очереди зенитных пулеметов. Вокруг беспомощного, словно наколотого на гигантские иглы, самолета вспыхивали дымные шапки от разрывов зенитных снарядов.
А гул все нарастал. И нарастал грохот зенитных орудий и пулеметов. Прожектора продолжали рыскать в поисках нового самолета, но они не в силах были высветлить все небо. Из гудящей мглы летели на город бомбы — англичане бомбили центр Берлина. В районе Тиргартена и Шарлоттенбурга пылали пожары, окрашивая редкие облака в багряный цвет. Дрожали стены домов, трещали лопнувшие стекла, которые не спасали бумажные наклейки…
Клаус шел по Берлину в открытую, не прячась в подворотни, не прижимаясь к стенам домов. Он шел, понимая, что от прямого попадания бомбы не спасут ни подворотни, ни иссеченные горячими осколками стены домов, которые рушатся от взрывной волны. Его вело через этот кромешный ад одно тревожное чувство — не попали бы под эту бомбежку жена и сын.
…Он не мог знать, что Диане эта бомбежка была уже не страшна. Она погибла днем раньше, замешкавшись в вилле «Анна Мария» и не успев добежать до убежища в парке, где обычно пряталась во время воздушной тревоги с сыном и тетушкой Поли.
Клаус почувствовал беду, уже когда бежал по переулку «Анна Мария» к своему дому. Бомба, очевидно, угодила в тыльную часть виллы, потому что фасад не был иссечен осколками. От сильного взрыва широко распластанная крыша сдвинулась на колонны, и они под ее тяжестью подломились. Казалось, вилла упала на колени перед Клаусом и так встречает своего хозяина — насупившись, в чем-то упрекая.