Перевал
Шрифт:
— А-а, вспомнил, — улыбнулся Ганс. — Сохранилась записка. Только некому петь эту песню. Ты смотри, а наши подписи есть на листке.
— Помнишь, как хорошо пели ребята у костра…
— Помню.
— И будут правы… — проговорил Клаус. Он спрятал в гильзу записку и направился в сторону нависшего над тропой камня.
— Ты куда?
— Я сейчас, только положу на место гильзу.
Ганс с усмешкой пожал плечами. Когда Клаус вернулся, спросил:
— Неужели надеешься еще побывать здесь? После Эльбруса нас ждут Гималаи.
— А пока ждет Эльбрус. Но признайся, Ганс, наша операция не имеет ни малейшей военной ценности. Для нашей альпинистской биографии — куда ни шло.
— Это как понимать, — ответил Штауфендорф. — Конечно, тактического, а тем более стратегического значения наша операция не имеет. Хотя, должен тебе сказать, что кроме нас сюда движется большой отряд горных стрелков. Они должны очистить ближайшие долины от противника, занять перевалы близ Эльбруса и прикрыть левый фланг горного корпуса. Но и наша операция, дружище, очень важна… Согласись, что мир прислушается, если будет объявлено, что германские войска водрузили навечно имперский военный флаг на высочайшей горе Кавказа. А сделаем это мы с тобой.
— Смотри! — неожиданно прервал Штауфендорфа Клаус и протянул бинокль. — Вон там, левее, «Приют одиннадцати»!
Ганс схватил бинокль, жадно припал глазами к окулярам. Среди волнистой, испещренной бесчисленными складками ледяной пустыни на отроге скалы сверкал на солнце дом необычной архитектуры — обтекаемой формы, полностью облицованный листами оцинкованного железа, под лучами солнца он выглядел как гигантская гондола дирижабля.
— А в тридцать восьмом году здесь был обыкновенный деревянный дом. Какую гостиницу построили русские! — воскликнул Клаус.
— Для нас, — добавил Ганс.
— Готово, господин капитан! — услышали они голос.
Двое солдат и обер-фельдфебель устанавливали на перевале большой щит, сколоченный из досок. На нем крупными буквами было написано:
«Перевал генерала Конрада. 3548 м (Хотю-Тау)».
— Хорошо. Теперь вперед! «Приют одиннадцати» — отличное место для привала. Мы назовем его хижиной «Эдельвейс». Но будьте осторожны, возможно, там русские. Будьте готовы к бою.
…Русских в «Приюте одиннадцати» было слишком мало, чтобы они могли оказать серьезное сопротивление отряду Штауфендорфа. Вооружены были лишь трое солдат и лейтенант, составляющие гарнизон «Приюта». Неподалеку от «Приюта» располагалась небольшая постройка метеостанции. Там вели работы зимовщик-наблюдатель Яков Петрович Ковальчук и его жена Зоя Ивановна, исполняющая обязанности радистки.
Никто в «Приюте одиннадцати» не ожидал появления немцев. То, что произошло, Яков Петрович понял лишь тогда, когда у «Приюта» раздались выстрелы и взрывы гранат. Бой продолжался
— Хэндэ хох! — скомандовал один из них.
Яков Петрович и Зоя Ивановна медленно подняли руки.
— Кто есть здесь? Где есть русиш зольдатен?
— Здесь никого нет. Только мы.
— Обманывайт? Швайн! — Немец взвел затвор автомата. — Расстреляйт!
— Что здесь происходит? Кто этот человек? — На пороге стояли Ганс Штауфендорф и Клаус Берк.
Солдаты расступились. Ганс подошел к старику, долго всматривался в него, потом перевел взгляд на женщину и неожиданно расплылся в улыбке:
— Ты посмотри, Клаус, это же Яков Петрович. Вот так встреча!
Ковальчук изумленно, не опуская рук, всматривался в лицо Ганса, а тот вдруг рассмеялся, довольный произведенным эффектом.
— Не узнаете, Яков Петрович? Ганс Штауфендорф. А это Клаус Берк.
Горные стрелки обступили их, непонимающе смотрели на старика, на капитана.
— Ну! «Рот-фронт»! — Ганс снял пилотку с изображенным на ней цветком эдельвейса, тряхнул светлыми волосами. — Ганс. Клаус. Степан Рокотов. Оля…
— Немецкие альпинисты, — понял наконец Ковальчук, кто перед ним. — Гостями были.
— Да, да, гости, — согласился Штауфендорф. — Мы и теперь пришли в гости.
— В гости не ходят с оружием.
— Ну, ну, старик, это — война. Ты не знаешь большой политики.
— Где уж нам… Знал бы, в тридцать восьмом сам…
— Ну, ну, старик! — Ганс вскинул автомат, но Клаус перехватил ствол, опустил вниз:
— Оставь, Ганс! — И повернулся к Ковальчуку. — Идите, Яков Петрович. Там лейтенант еще жив. Пускай ваша жена окажет ему помощь, его надо спасти, он военнопленный. А тех троих похороните.
Ковальчук презрительным взглядом смерил офицеров и, кивнув Зое Ивановне, направился к двери.
— Ты посмотри, Клаус, — указал Ганс на разбитую радиостанцию, — они все уничтожили, лишь бы не досталось нам. Расстрелять надо этого Якова Петровича. Он же потенциальный партизан.
— Оставь, Ганс.
— Он бы нас не оставил. Ты же слышал, сам сказал…
— Пойдем, надо разместить людей на отдых.
«Приют одиннадцати» был рассчитан больше чем на сто мест. Егеря разбрелись по комнатам. Некоторые заполнили просторный холл, где пылал камин. Капитан Штауфендорф и Клаус развалились в шезлонгах, придвинув их ближе к камину. Закурили.
— Эльбрус! Слово-то какое, — проговорил Штауфендорф. — Ты вслушайся: Эльб рус. Получается что-то вроде русской Эльбы.
— Чепуха, — ответил Клаус. — Персы называли эту гору Альброс, что означает «высокая гора». А грузины называли Ялбуз — «грива снега». Для черкесов Эльбрус был Куска-мафь — «гора, приносящая счастье». Каждый народ, соприкоснувшись с Эльбрусом, давал ему свое название.
— В таком случае мы после водружения флага рейха над Эльбрусом назовем его вершиной Берка — Штауфендорфа, — с ехидцей предложил Ганс и серьезно добавил: — Но этим мы прогневим богов. Эльбрус — священная гора арийской расы. Мы назовем его…