Период распада
Шрифт:
– Вот у меня даже ручной наркоман есть. И знаешь, на этой улице так даже спокойнее, – говорила она. – Он среди своих, так сказать, словечко за меня замолвит. А ты теперь у него будешь на карандаше.
Выйдя со двора, они оказались возле оживлённой трассы, и их разговор начал тонуть в грохоте машин.
– Куда пойдем? – прокричала Юля.
– На два я столик забронировал в «Чао Италии». Ты вроде туда хотела.
– Пойдем не через дворы, а вот так? – она повела пальцем в воздухе. – Хочу через институт пройти. Нравится улица, которая к нему ведёт. Как
Миша толком не знал смоленских улиц, поэтому просто кивнул, и они пошли. Из-за дождевых туч, набежавших с утра, пробилось немного солнца. Начало парить, и Юля расстегнула куртку. Воздух был водянистым, и её каре потихоньку превращалось в облако. Миша иногда поворачивался и мельком, так, чтобы она не заметила, разглядывал её серёжки, глаза, волосы. Он пугался мысли, что она прямо сейчас идёт с ним (с ним!) на свидание.
– А чего ты академию свою бросил? – спросила, отсмеявшись. – Наш СТИ, что ли, лучше?
– Не, не лучше, – теперь смеялся Миша. – Просто понял, что быть военным – не моё.
– А родители как отнеслись к таким переменам?
– Да нормально, я от них давно живу отдельно и сам всё решаю.
Не зачем ей знать все подробности, подумал он, это неинтересно, это лишнее, это может её спугнуть.
Родители давно уже не сильно пеклись о нём, у них был свой новый ребёнок, Мишина младшая сестра, но и на неё едва хватало времени. Родители разъезжали из одной военной части в другую, не успевая обустроиться. Ещё и это их вечное безденежье… Но Миша не доставляет хлопот, у него всё хорошо, он справляется и даже на работу устроился охранником в ресторан, зарплата, конечно, небольшая, но ему хватает. А остальное – нет, им неинтересно, и Юле тоже незачем это знать.
Они почти дошли до переулка Юннатов, а Юля всё продолжала его допрашивать.
– Получается, ты жил в настоящей казарме? – в её взгляде читалась жалость, и Мише стало стыдно.
Он пожевал губы и ответил:
– Нет, здесь я почти сразу женился. И жил у жены.
– Женился? – Юля прыснула от смеха. – Ты женат, выходит? Или когда это было?
Юля остановилась, и Миша тоже. Он так волновался, что минуту просто смотрел в сторону, не зная, как всё это ей получше объяснить.
– Блин, да, – наконец, сказал. – Я хотел как-то получше время выбрать… Но вот, – Миша развёл руками.
– Что сказать? Что ты был женат?
– Ну да. И что… что я ещё женат.
Миша и Юля стояли посреди тротуара, и их обтекали ручьи прохожих, они с интересом разглядывали молодую пару, прислушивались к разговору, видимо, со стороны, казалось, что они выясняют отношения. Юля ответила не сразу, стояла, молча глядя на него, и странно улыбалась.
– …Но мы готовимся к разводу, – заговорил Миша. – Мы вместе не живём уже, ты знаешь. Я от неё съехал пару недель назад в общагу.
– Я вляпалась, – покачала головой Юля.
У неё над головой заколыхались ветки деревьев с редкими зелёными перьями листьев. Лужи на тротуаре подёрнулись рябью, и вдруг заморосил мелкий дождь.
Юля вскинула голову.
–
– Нет, но общага же рядом.
Было видно, что она смутилась.
– Не, там сейчас никого, сосед уехал. Пересидим дождь, а оттуда добежим или потом уже доедем до «Чао Италии». Если ты ещё хочешь со мной идти…
***
В общаге Юля была лишь раз за всё время учёбы: на дне рождения одногруппницы. В тот раз именинница оставила на общей кухне вариться картошку, но кто-то украл кастрюлю прямо с плиты, а на следующий день, как потом рассказала та же одногруппница, ей под дверь подкинули уже пустую кастрюлю (и даже помыли её!).
Они вбежали в общежитие, уже промокшие (дождь не пытался разгоняться, а сразу полил со всей силы). Вахтёрша, завидев их, неохотно отвлеклась от телевизора, зыркнула на Юлю с подозрением.
– Давай-давай, – шёпотом поторапливал Миша и показал на лестницу. Бесцветно-розовые стены навевали Юле мысли про больницу.
– С ночёвкой нельзя, – крикнула им вслед вахтёрша.
Они поднялись на четвёртый этаж, повернули налево и дошли до конца коридора, где во всю стену растянулось окно в белой облупившейся раме. Юля увидела из него чёрные кресты веток каштанов, берёз, клёнов. Они вырастали не то из земли, не то из тёмно-коричневой плиты, такой промёрзлой неживой казалась земля.
Миша открыл дверь своей комнаты, снял в маленьком тёмном коридоре куртку и остроносые никчемушные туфли. Юля же застыла у окна в общем коридоре, наблюдая и слушая, как дождь барабанит по металлическому подоконнику, будто кто-то гитарные струны дёргает, и как перестукиваются, подобно клавесам, ветки. Потом оглянулась: в сереющей полутьме этажа было так тихо, что, казалось, здесь, кроме них, нет никого.
Миша проследил за её взглядом.
– Все разъехались на выходные, – сказал. – Давай я повешу твою куртку.
На последнем слове у него как-то сбилось дыхание:
– Ты проходи. Но не разувайся только, тут так себе, не сильно чисто.
Миша повесил её куртку на крючок на двери. Свободных крючков не было, на каждом уже висели какие-то куртки, и этот ком из верхней одежды занимал всё пространство в маленьком коридорчике его комнаты. Слева от входа стоял холодильник, на нём были разбросаны разноцветные блескучие флакончики, очевидно, то была женская косметика.
– С вами девушка живёт? – спросила Юля.
Миша смутился.
– Только к соседу приходит.
Света и места в коридорчике было так мало, что Юля пару раз точно наступила на чью-то обувь. Чтобы Юля смогла пройти между шкафом, служившим ширмой, и стеной, Миша прилёг на сугроб из курток. Обходя его, она случайно коснулась грудью верха его живота и ощутила его тело. Он дышал быстро, как воробушек. Было видно, что он волнуется.
Было так тесно, что, пройдя дальше, в комнату, Юля сразу же стукнулась об угол стола.
– Ой, это, кстати, мой стол, – неловко заметил Миша. – Ты жива? Садись там, на кровать, вон туда. Не ходи по полу, тут грязно.