Пернатый змей

Лоуренс Дэвид Герберт

— И все же! — сказала Кэт. — И все же мне кажется, что лучше каждому хранить собственную душу при себе и самому отвечать за нее.

— Если бы такое было возможно! — возразила Тереса. — Но невозможно хранить душу в себе без того, чтобы она не умерла, как невозможно хранить семя своего чрева. Пока мужчина не отдаст тебе своего семени, семя твоего чрева ничто. И семя мужчины ничто для него… И пока ни отдашь душу мужчине и он ни примет ее, твоя душа — ничто для тебя… А когда мужчина взял всю твою душу… Ах, не говорите мне о предательстве. Мужчина предает, только если ему отдают часть, а не всю себя. И женщина предает, только если берут часть, а не всю

ее. Больше о предательстве нечего сказать. Я знаю… Но когда отдается все и берется все, предательства не существует. Я то, что я есть для Рамона. И Рамон то, что он есть для мена. Мне все равно, чем он занимается. Когда ему нужно, он покидает меня. Лишь бы я всегда значила для него то, что значу.

Кэт не нравилось выслушивать лекции Тересы, этой приблудной крошки. Кэт была женщиной, повидавшей мир, красивой и бывалой. Привыкла к поклонению. Другие женщины обычно слегка побаивались ее, потому что она была властной и по-своему жестокой.

Тереса тоже робела перед ней — человеком, всюду побывавшим. Но как просто женщину ничуть не боялась. Укрывшаяся, словно в окопе, в собственной яростной и гордой маленькой душе, Тереса видела в Кэт одну из тех женщин из внешнего мира, которые производят сногсшибательное впечатление, но если говорить о настоящей тайне женственности и внутренней силе, тут они чувствуют себя не слишком уверенно. Для Тересы изящная, безжалостная женская властность Кэт не шла ни в какое сравнение с собственной ее спокойной, глубокой страстностью связи с Рамоном.

Да, Кэт привыкла свысока смотреть на других женщин. Но все вдруг перевернулось с ног на голову. Точно так же, как в душе она знала, что Рамон выше Сиприано, так ей вдруг пришлось задаться вопросом, не выше ли ее Тереса как женщина.

Тереса! Как женщина выше Кэт? Какой удар! Нет, конечно, быть такого не может!

Однако было. На Тересе захотел жениться Рамон, не на Кэт. И огонь страсти она видела и в его глазах, и в глазах Тересы. В ее же глазах такого огня не было.

Союз Кэт с Сиприано был странным и непостоянным. Когда Сиприано уезжал, Кэт становилась прежней, самою собой. Только когда Сиприано был рядом, да и то не всегда, чувство переполняло ее.

Когда Кэт видела в глазах Тересы этот безошибочно узнаваемый огонь, ее охватывал страх. Может быть, впервые в жизни она чувствовала страх и растерянность — и сожаление.

Кэт даже знала, что Тереса слегка презирает ее — белую иностранку, которая говорит умно, как мужчины, но души своей никогда не отдает — не верит в это. Все эти хорошо одетые, красивые женщины из Америки, или Англии, или Европы — все они хранят свою душу для себя, держат в мошне, если можно так выразиться.

Тереса решила, что Кэт должна перестать относиться к ней как к неполноценной, хотя у нее это почти совершенно не заметно. Все иностранки так относятся к мексиканским женщинам. Потому что сами они такие самостоятельные! Даже на Рамона пытаются смотреть свысока.

Но Рамон! Он может так посмотреть на них, что они чувствуют, какое они ничтожество, несмотря на все их деньги, и опытность, и высокомерие господствующей расы. Господствующие расы! Погодите! Рамон еще покажет себя. Пусть господствует тот, кто способен на это.

— Что, не спали ночью? — спросила Тереса Кэт.

— Спала, но неважно, — ответила Кэт.

— Да, вид у вас, будто вы плохо спали. Под глазами…

Кэт раздраженно разгладила кожу под глазами.

— В Мексике всегда так выглядишь, — сказала она. — В этой стране трудно выглядеть молодо. Вы выглядите прекрасно.

— Да, я и чувствую себя прекрасно.

Смуглую кожу Тересы красил новый, мягкий румянец, женственный и нежный, и она была не против того, чтобы Кэт обратила

на него внимание.

— Пожалуй, теперь, когда Рамон вернулся, я поеду домой, — сказала Кэт.

— О, почему? Неужели хотите уехать?

— Думаю, так будет лучше.

— Тогда я отправлюсь с вами в Сайюлу. На лодке, да?

Кэт собрала свои немногочисленные вещи. Она плохо спала. Ночь была черная, черная, наводящая ужас. Как тогда, когда бандиты напали на Рамона. Ей виделся шрам у него на спине, ночью. И грохочущий водопад ливня, ужасного, грозящего все затопить, длившегося, казалось, долгие часы.

Душой Кэт чувствовала презрение Тересы к ее замужней жизни.

— Я тоже была замужем, — как-то сказала она ей. — За очень незаурядным человеком, которого любила.

— А, да! — сказала Тереса. — И он умер.

— Он хотел смерти.

— Ну, да! Он хотел смерти.

— Я всячески старалась не дать ему вогнать себя в могилу.

— Ну, да, старались.

— Что я еще могла сделать? — вспылила Кэт.

— Если бы вы могли отдать ему жизнь, у него бы даже желания не возникло умирать.

— Я и так отдала ему свою жизнь. Я любила его — о, вам этого никогда не понять. Но он не захотел принять мою душу. Он считал, что я должна беречь собственную душу.

— Ну, да, мужчины такие, когда они просто мужчины. Когда мужчина горячий и отважный — тогда он хочет, чтобы женщина отдала ему свою душу, и он хранит ее в своем чреве, тогда он больше, чем просто мужчина, одинокий мужчина. Я знаю. Я знаю, где моя душа. Она в чреве Рамона, чреве мужчины, точно так же как его семя — в моем чреве, чреве женщины. Он — мужчина и столб крови. Я — женщина и долина крови. Я не буду перечить ему. Как можно? Моя душа — в нем, и я далека от того, чтобы перечить ему, когда он все силы кладет на то, чтобы делать, что он считает нужным. Он не умрет, и его не убьют. Нет! Силы текут в него из сердца мира — и из меня. Я скажу вам, потому что вы спасли ему жизнь и потому мы все одно, вы и я, и он — и Сиприано. Только вам не следует недооценивать меня. Тот другой путь, который выбирают женщины: беречь свою душу — что это, как не проявление слабости!

— А что мужчины?

— Если находятся мужчины с горячей и отважной душой, какое это блаженство для женского чрева, Катерина!

Кэт опустила голову, злясь и не желая признавать своего поражения. «Рабская мораль! — сказала она себе. — Жалкая старая отговорка женщины, живущей единственно ради мужчины. Живущей только для того, чтобы ее душа состоялась с ним, в его драгоценном теле. И носить его драгоценное семя в своей утробе! А помимо этого, самой быть ничем».

Кэт хотелось, чтобы негодованье окончательно утвердило ее в ее правоте, но это не очень получалось. Где-то внутри жила зависть к Тересе, к ее черным глазам, горящим и дикарски уверенным. Она завидовала ее змеино-изящным пальцам. А больше всего и с тоской — неизменному ощущенью ею блаженства живого мужчины в себе. И рождающейся отсюда тайной, дикарски необузданной женской гордости.

Было раннее утро после прошедшего дождя, исступленно пели лягушки. Горы за озером были иссиня-черными; низко над деревьями плыли пышные клочья белого тумана. Ровная линия облаков, пересекая горные вершины, тянулась белесым горизонтом по всему окоему. По пустынной желтовато-коричневатой водной глади скользил парус.

— Похоже на Европу… так сейчас в Тироле, — мечтательно сказала Кэт.

— Вы очень любите Европу? — спросила Тереса.

— Да, наверно, люблю.

— И хотите вернуться туда?