Пернатый змей
Шрифт:
Затем он поставил маленькую глиняную лампу меж ног Уицилопочтли. С правого колена идола взял маленький черный сосуд с маслом, а ей велел взять маленький белый сосуд с маслом с левого колена божества.
— Теперь, — сказал он, — мы вместе наполним лампу.
И они вместе из своих кувшинчиков наполнили плоскую, как блюдце, лампу.
— А теперь вместе зажжем ее, — сказал он.
Он взял одну из свечей, горящих перед черным идолом, она — другую, и вместе, наклонив колеблющееся пламя капающих воском свечей, они зажгли плавающий фитиль. Круглый бутон огонька вскоре вырос, вытянулся вверх.
— Задуем наши свечи, — сказал он. — Это — наша Утренняя
Они задули свои свечи. Стало почти темно, только медленный огонек их соединенных жизней плавал, как подснежник, у ног Уицилопочтли; да негасимый свет, тихий и голубоватый, горел за статуей Кецалькоатля.
У подножия алтаря, рядом с троном Уицилопочтли, стоял третий трон.
— Это твой трон, трон Малинци. Садись, — сказал он.
Они сидели рядом, ее рука в его руке, в полном молчании глядя в темноту церкви. Он украсил ее трон сверху веточками зеленоватых цветов, похожих на мелкую зеленоватую сирень, и их густое благоухание сладкой дремотой заполняло тьму.
Странно, до чего он был наивен! Совершенно не похож на Рамона с его тяжеловесными и продуманными ритуалами. Сиприано в этом своем обряде был наивен, как ребенок. Она с трудом заставила себя посмотреть на бутон света, который, как он сказал, олицетворял их соединенные жизни, и ничто не дрогнуло в ее сердце. Он был такой мягкий и округлый, и Сиприано был совершенно и по-детски доволен. Весь этот обряд доставлял ему неимоверную, детскую радость. Лицо его странно вспыхивало радостью и удовлетворением.
«Ах, боже мой! — думала она. — Как много есть способов превратиться в малое дитя».
Огненным и величественным — вот каким хотел видеть Сиприано свое бракосочетание. Чтобы голова кружилась от густого аромата тех невидимых зеленых цветов, которые пеоны называют buena de noche — ночной красавицей.
Странно — то, что он привнес в обряд бракосочетания, было нечто огненное и искреннее, вечно чистое. А не то, что она всегда чувствовала в мужчинах, — нетерпеливую жажду удовлетворения своей страсти. Наивно предлагает свой огонь ее огню.
Сидя в этой темной церкви в густом аромате цветов, на троне Малинци, глядя на бутон ее жизни, соединившейся у ног идола с его жизнью, и ощущая прикосновение его смуглой руки, горящей индейским жаром, она чувствовала, как возвращается к ней ее детство. Годы разматывались вспять, спадая с нее.
И вот она уже была как девочка-подросток. Живой Уицилопочтли! Ах, несомненно, он живой Уицилопочтли. Больше, чем что-то другое. Больше, чем Сиприано, больше, чем мужчина, он был живой Уицилопочтли. А она была богиня-невеста, Малинци в зеленом платье.
Ах, конечно, это ребячество. Но у нее и впрямь было такое чувство. Ей, наверно, четырнадцать, а ему пятнадцать. И он был юный Уицилопочтли, а она Малинци, девочка-невеста. Она увидела это так ясно. Когда в нем вспыхнул огонь и озарил его всего, он был юный и ранимый, как пятнадцатилетний мальчишка, и он всегда будет таким, даже в семьдесят лет.
И это был ее жених. Наконец-то он не был воплощением воли. Когда он явился, он был воплощенный чистый огонь, а не воля. Пусть он генерал, палач, все что угодно. Пламя их соединившихся жизней было нагой бутон огня. Их бракосочетание было юный, трепетный огонь.
И вот он молча сидел на своем троне, молча сжимая ее руку в своей, и ее годы разматывались назад, улетали кругами, и она сидела, как сидит рядом с женихом любая женщина, не важно сколько ей лет, вновь девочка для него, девственница.
Позже, когда она открыла глаза и увидела бутон огня прямо над собой и черного идола, склонившегося невидимо, она услышала его странный голос, мальчишеский голос, по-испански шепчущий в неподдельном экстазе:
— Miel! Miel de Malintzi! — Мед Малинци!
И порывисто прижала его к груди. Огонь, пылавший в ней, был вечным девичьим огнем, это был навеки первый раз. И он превратил ее в вечную девственницу. Она чувствовала, как огонь в каждом из них сливается в общее пламя.
Как еще, сказала она себе, можно начать все заново, кроме как обретя вновь свою чистоту? И когда обретаешь чистоту, понимаешь, что он принадлежит к богам. Он бог, и, значит, я богиня. Могу ли я судить его?
И, подумав о нем и его солдатах, о слухах, что он скор на расправу, вспомнив, как он зарезал троих беспомощных пеонов, она спросила себя: Могу ли я судить его? Он бог. И когда он приходит ко мне, он несет свой чистый, быстрый огонь к моему огню, и всякий раз я вновь юная девушка, и всякий раз он срывает цветок моей невинности, а я — его. И когда он уходит, я insouciante [140] , как молоденькая девушка. Что мне до того, что он убивает людей? Его огонь юн и чист. Он Уицилопочтли, а я Малинци. Что мне до того, что делает или не делает генерал Вьедма? Или даже Кэт Лесли!
140
Беспечный (фр.).
Глава XXV
Тереса
Рамон несколько удивил Кэт, вновь женившись месяца через два, как умерла донья Карлота. Новобрачная была молодая, лет двадцати восьми женщина по имени Тереса. После очень тихой церемонии гражданского бракосочетания Рамон увез новую жену в Хамильтепек.
Он знал ее еще ребенком, поскольку она была дочерью известного землевладельца с гасиенды Лас Емас в двенадцати милях от Хамильтепека. Дон Томас, ее отец, был преданным другом семьи Карраско.
Но дон Томас умер год назад, оставив детям крупное процветающее поместье, занимавшееся производством текилы, поручив Тересе управлять им. Тереса была младшей из его детей. Двое ее братьев вели жизнь, обычную для Мексики: безделье, мотовство, грубые забавы. Потому-то дон Томас, чтобы не дать им развалить семейное дело, назначил Тересу administrador [141] и получил на это согласие ее братьев. В конце концов, они были ни на что не годные бездельники и не выказывали ни малейшего желания помогать в довольно обременительном деле управления крупным поместьем, пока был жив отец. Тереса была ему единственной помощницей. И во время болезни отца забота о состоянии дел целиком легла на ее плечи, в то время как ее братья прожигали свою жизнь и состояние в городах, погрязнув в болоте распутства, подобно многим мексиканцам их сословия.
141
Управляющий (исп.).