Перпендикулярный мир
Шрифт:
— Мне и в голову не приходило. С самим Трифоном?.. Это такие, — иные люди… Как из другого мира. К ним, — нельзя.
— Я сам из другого мира… Так что, допиваем чай и идем.
— Я — боюсь.
— Ну вот, — ты опять за старое.
Дача была на этом же озере, но чуть ли не с другой его стороны.
— Вон там, — показывала рукой Гера, но я ничего не видел, кроме смутного берега и такого же леса, подступающего к нему.
— Там у них — причал. Моторные лодки, парусники, водные
Мы шли с ней по тропинке вдоль берега, слева и справа во всю стрекотали кузнечики, и разбегались от нас врассыпную. Гера не хотела идти, норовила плестись сзади, и время от времени причитала:
— Может, не нужно?.. Я могу уйти в деревню, попроситься у кого-нибудь пожить. Я все умею: и стирать, и готовить, и по огороду, и на работу какую-нибудь до осени, чтобы не быть в тягость. У них скоро поля созреют, работы много будет.
Я сам толком не понимал, почему не захотел для нее деревенского варианта. С таким же успехом, проводил бы ее до ближайшей деревни, договорился бы там насчет жилья, — поцеловал в щечку, и со спокойной совестью отправился бы ловить попутную машину… Но, должно быть, я готовил ее для лучшего будущего, ведь она перенесла со мной столько страхов. И заслужила более цивилизованного общества, а если работы, — то более изысканной. Поближе к ее будущей специальности.
Лес то подходил к берегу, то отступал, — тогда мы шли по усыпанному невзрачными цветочками лугу, где, кроме стрекотания кузнечиков, добавлялось надсадное жужжание трудолюбивых пчел.
Потом сосны опять отвоевывали себе жизненное пространство, — тропинка вступала в лесной сумрак, где пахло хвоей и сосновой смолой.
— Я живу в городе, — говорил я Гере, — там, кроме асфальта, ничего нет. Я даже думал когда-то: жизнь, — это асфальт, машины, и огромное количество людей, идущих навстречу друг другу.
— Это — Москва? — прозорливо спросила Гера.
— Да, — соглашался я.
— Теперь я понимаю, почему вы туда идете… Я никогда не была в Москве… Ни в Самаре, ни в Волгограде, — нигде, кроме Александрова.
Когда мы разговаривали, она подходила ближе, а когда молчали, то начинала заметно отставать.
Так что мне приходилось все время поддерживать какой-то разговор. Даже заболел язык.
Тропинка обогнула очередную сосну, корни которой превратили дорожку в небольшую лестницу, и вышла на очередной луг.
Который оказался битком набит народом.
Вдалеке стояли зеленые и оранжевые палатки, столы, прямо на траве, стулья, дымили какие-то передвижные печки, там же застыло несколько грузовых и легковых машин. И вокруг всего этого копошились люди. Их было много, — некоторые из них были в белых халатах и поварских колпаках.
Мы с Герой застыли, наблюдая эту картину. Грандиозного пикника.
— Неудобно, — сказала Гера, как всегда испуганно, —
— Что мы пришли с миром, — ответил я, — и не желаем им зла.
— Может быть, повернем обратно? — попросила она.
— Когда уже пришли?.. Теперь уже поздно поворачивать.
— Неудобно получается. У людей праздник. Нас никто не звал.
Я схватил ее за руку, чтобы она не убежала, и повел рядом с собой. Когда ее держишь за руку, она становился смирной и идет послушно, как овечка. Я — не знал.
Мы неторопливо, прогуливаясь, приближались к народу, занятому делом, и со стороны напоминали, наверное, праздношатающихся пляжников.
Но нас заметили. Дорогих гостей.
Потому что от толпы отделилось сразу несколько человек, и двинулось нам навстречу. Но как-то торопливо, чуть ли не бегом.
И среди приближающихся я узнал тех двоих приятелей, которые вчера стерегли на берегу мою одежду.
Начало получалось не самое лучшее. Из всех возможных…
Мы встретились, — две армии, — посреди луга, между той последней сосной, из-за которой мы вышли из леса, и первыми столами, под розовым тентом. Ровно посередине.
— Куда, куда прете?! — сказали нам.
— Стойте, мужики, — подоспел мой вчерашний знакомый. — Я их знаю… Это — девка из лагеря. А это — один чудик. Который напрашивается…
Нас обступили кругом, так что мы с Герой оказались в середине. Было их человек десять или пятнадцать. Все мужского пола, и в возрасте от двадцати лет и выше. У нескольких через плечо перекинуты автоматы, у остальных — на поясе, в коричневых кобурах — пистолеты. Одним словом, настоящая охрана. На боевом посту. С которой особенно не поспоришь.
— Мы — мирные люди, — сказал я, — и не желаем вам зла…
Охрана повеселела, — на самом деле, чудик.
— Мы хотим поговорить с батькой Трифоном. И идем к нему.
— Какой у тебя к нему вопрос? — спросили из толпы, окружавшей нас.
Потому что получалось уже небольшая толпа. Походили какие-то зеваки, уже не вооруженные.
— Хочу пожаловаться на поведение одного из его людей. Вот на его поведение, — и я показал пальцем на вчерашнего своего знакомого.
— Что он такого натворил, что ты пришел жаловаться на него самому батьке?
— Ничего, — сказал я. — Он приставал вот к этой девушке… Вчера, например.
— Приставал? — ахнул кто-то, будто бы большего проступка и придумать было невозможно. — Сыч, здесь говорят, ты вчера приставал к этой девушке.
Сыч вышел из толпы поближе к нам, стянул с головы картуз и покаянно сказал:
— Да… Попутал леший… Хотите, мужики, на колени перед ней встану… Ручку начну целовать, прощения просить.
— Давай, — согласились мужики.
— Я бы поцеловал, — продолжал свое выступление Сыч, — только не вижу, что… На ней же пробы ставить некуда, такая она вся испробованная…