Перстень Агируса
Шрифт:
— Как видите, описание викария было довольно туманным, — заметил Марк и продолжил рассказ:
— Дядя Альфред и я заглянули в кубок и увидели там большой зеленый комок какого-то неизвестного вещества. Дядя удивленно посмотрел на священника.
Тот снова принялся разъяснять:
— «Я подумал, что вы, дорогой сэр Альфред, занимаетесь естественными науками и лечите людей, так кому же, как не вам следует отдать этот кубок? Он и так уже очень давно стоит без всякого дела, может быть и испортилось там все. А вдруг и вправду в этом зеленом комке заложена большая целебная сила? Только вам, сэр Альфред, под силу проверить это».
— Викарий виновато улыбнулся, а дядя Альфред
— Но я ничего не успел ни проверить, ни исследовать, — подхватил Альфред Мейсен, — потому что разразилась та жестокая эпидемия. Дело в том, что в начале июня 1755 года (шел двадцать третий год с тех пор, как мы переехали в Англию) в окрестностях Белдорфа появилась некая инфекция, о которой мы по сей день не знаем, что это было. По многим симптомам эта эпидемия походила на, так называемый, «английский пот» 31. Однако, от последней вспышки английского пота в 1551 году до 1755 года, о котором идет речь, минуло больше двухсот лет. К тому же, у заболевших в восемнадцатом веке на коже появлялась сыпь, чего не происходило у жертв эпидемий пятнадцатого и шестнадцатого веков.
Профессор вздохнул, видимо, описываемые события волновали и огорчали его, несмотря на колоссальный отрезок времени, который отделял его от года эпидемии таинственной болезни в Белдорфе.
— Начали умирать люди. Ко мне потянулись за помощью и я сделал маленький госпиталь в Мейсенхаузе, где мы с Марком и Ангеликой, как могли, пытались помочь заболевшим. Болезнь протекала так: резко поднималась температура, человек дрожал и страдал от судорог, затем начиналось сумасшедшее потоотделение — люди лежали совершенно мокрыми и от них исходил тяжелый, очень неприятный запах. Больных охватывала непреодолимая слабость и сонливость — именно на этом этапе была максимальная смертность.
Мы старались поддерживать заболевших в умеренно-теплых условиях, давая им питье с клюквенным соком, отвар ивовой коры, сердечные и успокоительные средства, минеральную воду, переодевали их в сухую и чистую одежду. А вот после того, как появлялась сыпь на коже, начиналось быстрое выздоровление... у тех, кому удавалось дожить до этого...
Альфред Мейсен сокрушенно покачал головой, говоря:
— Несмотря на все старания, смертность моих пациентов составляла около пятидесяти процентов. Особенно тяжело переносили эпидемию подростки и молодежь. Заболевшие, которые не попали ко мне и находились в деревне, были в гораздо худшем положении. В борьбе с этим заболеванием прошел месяц, эпидемия пошла на спад и в нашем госпитале осталось трое уже выздоравливающих пациентов. И в это самое время, когда мы думали, что все позади, заболел Марк.
Профессор сел на скамейку и оперся руками о колени, наклонившись вперед, его глаза сверкали, он будто заново переживал события двухсотпятидесятивосьмилетней давности:
— Я сразу понял, что мой мальчик заразился... Утром он не смог встать с постели, весь горел, тело его сводили мучительные судороги. Марк смотрел на меня широко открытыми глазами, в которых сквозило удивление и растерянность. А потом он перестал узнавать меня...
Я не могу описать словами силу ужаса, охватившего меня. Нет! Я не могу его потерять! Мой племянник стал для меня сыном, дорогим, единственным. Он — главное, что есть в моей жизни.
Снова мы услышали тяжелый вздох профессора.
— Я позвал Ангелику и попросил ухаживать за Марком нашими проверенными средствами, а сам кинулся в лабораторию. Я рассуждал таким образом,
Дядя Марка взъерошил свои пышные волосы, на его пальце блеснул перстень с пчелой, он покачал головой и продолжил:
Я представила себе эту лихорадочную, интуитивную работу профессора, создающего новое лекарство, его порывистые движения, ужас, подгонявший ученого и заставлявший его метаться по лаборатории, выбирая и смешивая экстракты. Я будто видела, как упал и разбился какой-то стакан и профессор оттолкнул ногой осколки, не отвлекаясь на мелочи, как отлетела в угол лаборатории отброшенная в сторону мерная ложка...
— Меня встретила испуганная Ангелика и я понял, что состояние Марка ухудшилось. Температура у него была очень высокой, на той грани, что может выдержать человек, то есть около сорока двух градусов. А при сорока трех градусах человек умирает, «сгорает». Спасти моего племянника могло только чудо. Я попытался было влить из ложки в рот Марка лечебный состав, но зубы его были плотно сжаты, тело сотрясали судороги и била крупная дрожь — у меня ничего не получилось. Охваченный отчаянием, я стал быстро обдумывать, что же делать и мне пришло в голову ввести состав другим способом. Я понимал, что положение почти безнадежно и лишь поэтому осмелился на необычные по тем временам действия.
— Ты всегда опережал время, дядя Альфред, — вставил Марк, — Альфред Мейсен скромно улыбнулся и мы услышали, что же было дальше:
— Я взял скальпель и прокалил его на пламени свечи, поднял руку моего племянника и сделал довольно глубокий разрез на внутренней ее стороне чуть выше запястья, в стороне от вен и сухожилий. Ангелика ахнула и отвернулась. Тогда я просто вылил на рану часть состава из стакана и забинтовал руку Марка... Все... Я сделал что мог, теперь мне оставалось ждать и надеяться, но, сказать по правде, надежды у меня не было. Почти не было.
Я ведь врач и видел состояние племянника, оно не давало шансов на выживание. Все должно было быть кончено в пределах одного часа, максимум двух. Я опустился в кресло. Ангелика переодела Марка в чистую одежду, не скрывая слез — она тоже не верила в выздоровление, однако продолжала класть холодные компрессы на тело, смачивать губы водой.
Профессор усмехнулся:
— Удивительная женщина! Я замер, парализованный ужасом и не мог пошевелиться, а она даже успела сходить куда-то, потом возвратилась в комнату Марка. Я сидел с закрытыми глазами, боясь взглянуть на племянника, как вдруг Ангелика обратилась ко мне: