Перстень Агируса
Шрифт:
— «Ваша милость, посмотрите на Марка!».
— Я испуганно перевел взгляд на моего мальчика и увидел, что он дышит ровно, судороги прекратились. Температура, хоть и была повышенной, но все же не такой опасно-высокой, как четверть часа назад. Конечно, тогда я объяснил это тем, что Марк начал потеть и из-за этого жар стал уменьшаться. Однако, вся картина течения болезни Марка вдруг перестала походить на то, что мы многократно наблюдали до тех пор.
Профессор развел руками и удивленно покачал головой — описываемые события, по-прежнему, вызывали
— Во-первых, мой дорогой племянник пришел в себя и сел на постели — не было ужасающей слабости, характерной для этой эпидемии; во-вторых, он перестал потеть. Уже через полчаса Марк выглядел абсолютно здоровым. Именно тогда я понял, что все дело в чудесном средстве, подаренном викарием. Но впереди нас поджидали множество сюрпризов, как приятных, так и не очень.
— Сэр, в вашем доме заболел только Марк?, — спросила Эмили.
— Нет, дорогая мисс Стоуэрс, переболели несколько человек, просто Марк был первым из заболевших домашних, — ответил Альфред Мейсен. Но, если позволите, я расскажу об этом в соответствии с хронологией событий.
— Да, конечно, сэр, простите, что я забегаю вперед, — сказала моя подруга.
— Меня радуют вопросы, это помогает рассказывать, — ободрил ее профессор и обратившись к Марку, спросил:
— Ты помнишь, мой мальчик, когда мы впервые поняли, что имеем дело со странными событиями?
— Ты имеешь в виду случай с повязкой?, — уточнил Марк.
— Да, а дело было так. Мой удивительно быстро выздоровевший племянник встал с постели и заметил повязку на руке.
— «Что это?», — спросил он меня.
— «Я ввел тебе лекарство через разрез на руке, прости, но в рот влить ничего не удалось и я рискнул».
— Марк между тем ощупал руку и удивленно сказал:
— «Я не чувствую никакой раны под бинтом, пожалуй, сниму его».
И, не дожидаясь моего ответа, он принялся стаскивать повязку с руки.
Профессор, как настоящий актер, сделал драматическую паузу, торжественно оглядел сидящих слушателей, которые испытывали нетерпение, и лишь после этого заявил:
— На руке моего племянника не было никаких признаков и следов глубокого разреза, сделанного не более часа назад! Я просто остолбенел, а потом позвал Ангелику, которая видела, все, что я сделал. О том, что я не сошел с ума и память мне не изменила, свидетельствовали и капли крови, случайно упавшие на одеяло, когда я в спешке делал надрез.
— «Ангелика, посмотри на руку Марка!», — попросил я ее.
— «Ничего не понимаю, ваша милость», — недоуменно прошептала Ангелика поворачивая руку Марка так и эдак, потом она зачем-то осмотрела и вторую руку.
— «Я видела своими глазами, так же, как вижу сейчас вашу милость, что вы схватили этот ужасный маленький ножик и полоснули бедного юношу по руке так, что кровь брызнула! Но сейчас обе руки его невредимы, ничего не понимаю!», — повторила она и подозрительно уставилась на меня, словно заподозрила в колдовстве.
— «О, нет!», — подумал я, — «только этого не хватало!».
— У меня
— «Дядя Альфред, какое лекарство ты влил мне в рану?».
— «Я смешал экстракты редких и обычных растений, которые имелись в нашей лаборатории и добавил к ним немного того средства, что подарил нам викарий, думаю, это оно так подействовало», — все еще неуверенно предположил я.
Профессор, погруженный в воспоминания давнего времени ухмыльнулся и добавил:
— Услышав, что лекарство досталось нам от викария, Ангелика немного успокоилась, рассудив, видимо, что случившееся можно рассматривать не как колдовство, а как церковное чудо. Тем не менее, какое-то время она держалась натянуто и смотрела на меня со скрытой опаской. Однако, это продлилось совсем недолго, потому что на другой день заболел ее двадцатидвухлетний сын Людвиг, ровесник Марка, помогавший своему отцу Иоганну управлять поместьем.
— И она попросила вас, сэр, любой ценой вылечить ее сына?, — догадался Дикки.
— Да, мистер Милфорд, именно так и случилось. На рассвете следующего дня в мою дверь постучали. Это была Ангелика, она плакала и торопливо рассказывала:
— «Ваша милость, Людвиг занемог после полуночи. Он сейчас мечется в лихорадке и бредит, очень слабый, а потеть еще не начал. Помогите ему, умоляю вас, сделайте для него то же самое, что сделали Марку, когда спасли его!».
Я слушала профессора и думала о том, как сильно наше отношение к вещам зависит от жизненных обстоятельств и личных интересов.
— Вместе с Марком мы отправились в комнату Людвига, взяв с собою стаканчик со средством, приготовленным накануне. Картина, представившаяся нашим взорам, была удручающей — состояние Людвига было не лучше, чем вчера у Марка. Молодой парень страдал от высокой температуры и судорог и был без сознания. Вокруг него хлопотала перепуганная мать, а Иоганн стоял в стороне с застывшим, словно маска, бледным лицом. Не теряя времени, я быстро сделал разрез на руке юноши, Марк был наготове и, набрав маленькой ложечкой состав из стакана, вылил его в рану. Закончив перевязку руки мы остались в комнате, ожидая результатов наших действий.
— Дядя Альфред дал мне лист бумаги, карандаш, — подхватил Марк, — и попросил записывать наблюдения за состоянием Людвига...
— Прости, Марк, но разве в 1755 году уже существовали карандаши?, — удивленно спросил Дик.
— Конечно существовали, они были не такими, как современные, но писать ими было вполне возможно. Кстати, карандаши уже очень давно известны — были серебряные, свинцовые карандаши. Но тот, которым пользовался я, был, в сущности, графитовой палочкой, обмотанной бечевкой, — пояснил мой парень, а инициативу повествования снова перехватил профессор: