Перстень Агируса
Шрифт:
— Ты сама догадалась о главной опасности. Вирус, который хочет создать Бакли, сможет передаваться от человека к человеку и вызвать эпидемию и даже пандемию зомбовируса... Таким образом, будет открыт ларец Пандоры и человечеству может прийти конец.
Я была потрясена до глубины души и пробормотала:
— Когда мне доводилось смотреть ужастики о зомби, я и мысли не могла допустить, что такое возможно в реальной жизни!
В моей голове вихрем проносились мысли, но все их заслонял огромный, высотой до неба вопрос: «Что делать?!».
Марк
— Именно этого опасаемся мы с Альфредом. Похоже, что про такую угрозу говорила тебе во сне мертвая мисс Тэтчер. И не спрашивай, как это возможно без мистики — у меня нет ответа.
Слова Марка заставили меня снова вспомнить мой сон и я произнесла:
— Мы упустили одну важную деталь. Если относиться серьезно к моим сновидениям, то Ева Фостер в опасности. С одной стороны, я не верю ни в какую мистику, а с другой стороны..., — я замолчала, подбирая слова, — ...можно перечислить события, предсказанные в моих снах, которые потом сбылись.
И я принялась считать, отгибая пальцы:
— Сначала мертвая мисс Тэтчер хлопнула рукой по старинной книге, а мы потом получили точно такую же от ее сестры Ребекки Джонсон. Затем, — я отогнула второй палец, — библиотекарша предсказала последующие убийства — и в тот же день погиб Джеймс Фостер. Третьим попаданием «в десятку» было появление Персоны в компании умерших людей. Той же ночью моя собака и вправду была убита, но потом, к счастью, оживлена профессором. Вот, пожалуй, и все. Не так уж и много, и все это можно объяснить естественными причинами... Но все же я волнуюсь за Сонину маму.
Марк остановился и с тревогой взглянул на меня:
— Надо рассказать Альфреду обо всех твоих снах. И особенно о последнем, где Ева Фостер привиделась мертвой. Ты, Энни, заметила, конечно, какое впечатление на моего дядю произвела вдова фермера?
Я усмехнулась:
— Трудно было не заметить.
— Уже лет сто пятьдесят с ним не было ничего подобного.
— Знаешь, Марк, когда я впервые была в Мейсен Мэноре, то случайно слышала обрывки твоего разговора с профессором. Ты говорил, что виноват в его несчастье и что из-за тебя он не может любить и быть счастливым. Мне не дают покоя те слова, а сейчас ты сообщил, что уже сто пятьдесят лет твой дядя никого не любил. Расскажи мне, пожалуйста, что случилось с профессором Мейсеном. В чем твоя вина?
Марк остановился, удрученно потер лоб и посмотрел на меня, в его взгляде появились усталость и обреченность. Сердце мое сочувственно сжалось, от любознательности не осталось и следа:
— Если эта тема неприятна, то не нужно ничего рассказывать...
— Ты все равно узнаешь, Энни, так уж лучше сейчас. Но должен предупредить, что стану говорить о таких... э-э-э... вещах..., — Марк запнулся и, тревожно оглядевшись по сторонам, сказал, — надеюсь, что ты не будешь шокирована моей откровенностью.
Последовал тяжелый вздох.
— Чтобы ты поняла, что происходит с моим дядей, я должен раскрыть тебе еще одну тайну, Альфред позволил мне
— «О, еще одна тайна?», — подумала я, но не удивилась. После всего, что я узнала за эту неделю, мои чувства притупились и огрубели немного.
А Марк продолжал:
— Это не последний секрет, о котором ты услышишь. Кроме него остается еще один, самый важный, но о нем тебе расскажет Альфред, когда будет готов к этому.
Мы медленно шли по лесной дороге и уже преодолели половину пути до деревни. Погода была пасмурной, безветренной.
— Тема, касающаяся дядиной проблемы, очень деликатна и болезненна. О ней трудно рассуждать вслух. Однако проблема существует столь давно, что эмоции улеглись. В своем рассказе я должен вернуться в тот самый 1755 год — год эпидемии потной болезни. Препарат со средством викария «Элонгавита» круто изменил нашу жизнь. Но, как ты помнишь, я ввел дяде состав, приготовленный собственноручно, когда он уже умирал, его температура и давление были много меньше нормы, тогда как я сам и семейство Слейтеров получили это лекарство на пике болезни и при высокой температуре.
— Да, Марк, я хорошо помню. И этим вызваны ежемесячные приступы лихорадки и депрессии профессора.
— К сожалению, эти приступы не единственный побочный эффект, есть еще один, гораздо более тяжелый. Альфред Мейсен не способен к физической любви, хоть и желает ее.
— Что это значит?, — успела я спросить прежде, чем догадалась, что Марк имеет в виду. Я покраснела от смущения, тема и вправду оказалась в высшей степени деликатной.
— Это значит именно то, что я сказал. Альфред способен влюбиться в женщину, желать ее и страдать, не спать по ночам, петь серенады — он может все, кроме физической близости. Поэтому дядя давно перестал интересоваться делами сердечными, которые могут принести ему лишь страдания и горькое разочарование.
Мне подумалось, что, возможно, и сам Марк страдает чем-то подобным и если это так, то становится понятной сдержанность парня по отношению ко мне. Когда начинаются любовные отношения между парнем и девушкой, то часто именно девушка слегка притормаживает пылкого возлюбленного, чтобы период романтического ухаживания не протекал слишком быстро. А парень не прочь получить все и сразу. Но у нас с Марком наоборот...
Я неосмотрительно бросила быстрый взгляд на любимого и он заметил в моих глазах тень посетившего меня подозрения.
— О, … ты подумала,... о, нет!
Парень покачал головой:
— Энни, этого не случилось ни со мной, ни со Слейтерами.
Марк выпрямился и его лицо приняло горделиво-отстраненное выражение:
— Так вот, после нескольких неудачных попыток мой дядя потерял надежду найти любовь. Последняя попытка случилась около ста пятидесяти лет назад. И с тех пор ни одной женщине не удавалось увлечь сэра Альфреда Мейсена. Его сердце сделалось холодным, как лед и нерушимым, как скала. И вот, наконец, он увидел Еву Фостер и влюбился, как мальчишка!