Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

Грегори Филиппа

— Ты не больна? — спросила я, охваченная вдруг леденящим душу предчувствием.

— Что-то мне мешает… — начала она. — Отчего-то у меня вдруг перехватывает дыхание, а сердце начинает стучать так быстро и громко, что даже в ушах его стук отдается. Ах, Элизабет, дорогая моя, не смотри на меня с таким ужасом! Я ведь уже старая, я потеряла всех моих братьев и четырех сестер. Умер и мой муж, за которого я вышла по большой и страстной любви, а корона, которую я когда-то носила, теперь красуется на голове моей дочери. Я свое дело сделала. И каждый день, когда я вечером ложусь спать, я успокаиваю себя этим на тот случай, если утром мне проснуться уже не удастся. Я закрываю глаза и чувствую, что вполне

удовлетворена прожитой жизнью.

— Но все-таки скажи: ты не больна? — настойчиво твердила я. — Может быть, тебе стоило бы посоветоваться с врачами?

— Нет, нет, — сказала она и ласково похлопала меня по руке. — Я не больна. Но мне уже пятьдесят пять. И юность моя давно позади.

Да, конечно, пятьдесят пять — это немало, но моя мать никогда не выглядела на свой возраст. И уж тем более никогда не казалась мне старой. Так что к смерти ее я была совсем не готова.

— Почему ты не хочешь поговорить с врачом?

Она покачала головой.

— Ах, дорогая, ни один врач все равно никогда не скажет мне ничего такого, чего я не знаю сама.

Я помолчала, понимая, что ничем не могу сломить ее упрямство, потом спросила:

— А что ты знаешь сама?

— Я знаю, что готова.

— Зато я не готова! — воскликнула я.

Она понимающе кивнула и сказала:

— Зато ты там, где этого хотелось мне. И твои дети, мои внуки, как я и надеялась, будут занимать подобающее им положение. Всем этим я очень довольна. А теперь говори — только постарайся не возвращаться к теме моей смерти, которая все равно рано или поздно приходит к нам, хотим мы этого или нет, — зачем ты приехала?

— Мне было необходимо поговорить с тобой.

— Ну, это-то я поняла, — и она ласково сжала мою руку.

— Разговор пойдет об Ирландии…

— И об этом я тоже догадалась.

Я тоже схватила ее за руку.

— Мама, тебе известно, зачем в Ирландии высадилась французская армия, пусть и небольшая, и зачем французы направляют туда свой флот?

Она спокойно встретила мой встревоженный взгляд; ее серые глаза смотрели на меня внимательно, но прочесть по ним ничего было нельзя. И лишь легкий кивок сказал мне: да, она прекрасно знает обо всем, что там происходит.

— Они готовятся к вторжению в Англию?

Она пожала плечами.

— Я думаю, тебе не нужно объяснять, что тот, кто командует и французским флотом, и французской армией, планирует вторжение?

— Но когда он это вторжение начнет?

— Когда сочтет момент подходящим.

— И во главе всего этого войска они поставили человека из Дома Йорков?

Ее радость расцвела чудесной, согревшей все лицо улыбкой. В эту минуту она выглядела до такой степени счастливой, что я почувствовала, что тоже невольно улыбаюсь.

— Ах, Элизабет, — прошептала она, — ты же прекрасно понимаешь, что тебе лучше ничего об этом не знать. Во всяком случае, я всегда так считала.

— Нет, мама, я должна знать! Объясни хотя бы, отчего ты сейчас кажешься такой счастливой?

Она и впрямь будто снова превратилась в юную девушку — щеки порозовели, взгляд стал веселым, глаза ярко горели.

— Я знаю одно: навстречу смерти я своего сына так и не послала, — сказала она. — В конце концов, это единственное, что для меня действительно важно. А еще я знаю, что, любя своего мужа больше всего на свете, больше жизни, я никогда его не предавала. Не предала я его и в тот раз. Я не проявила глупого доверия, не предала его сыновей в руки врага. Слава богу, я все-таки догадалась проявить осторожность. И теперь, стоя на краю могилы, я рада, что никогда не подводила ни своих сыновей, ни своего мужа, ни Дом Йорков. Хотя спасти моего дорогого Эдуарда, моего принца Уэльского, мне не удалось. Я тогда просила его поскорее приехать ко

мне и предупредила, чтобы они непременно ехали с отрядом вооруженной охраны, но к настоящей схватке они оказались не готовы. И всю жизнь моя вина за то, что я не сумела вовремя предупредить сына и заставить его ехать ко мне, не останавливаясь ни на минуту, тяжким грузом давила мне на сердце. Но, слава богу, я смогла спасти хотя бы Ричарда! Да, я его спасла.

Я негромко охнула и невольно заслонила рукой живот, словно желая оградить своего не рожденного еще маленького Тюдора от этой вести.

— Так Ричард жив?

Мать кивнула. Но больше не сказала ни слова. Никаким произнесенным вслух словам она не доверяла.

— Значит, он в Ирландии? — не унималась я. — И оттуда направится в Англию?

В ответ она лишь пожала плечами, словно желая этим сказать: она знает, что тогда ей удалось спасти своего маленького сына от верной гибели, но что он делал потом и где он находится сейчас, она мне ни за что не скажет.

— Но, мама, как же мне теперь быть? — Она спокойно смотрела на меня, ожидая продолжения. — Подумай хоть немного обо мне! Что мне делать, если мой брат окажется жив? Если он явится сюда во главе армии, пытаясь отвоевать английский трон у моего мужа? Тот самый трон, который должен был впоследствии достаться моему сыну? Что мне делать, если мой родной брат постучится ко мне в дверь с мечом в руке? Я кто — Тюдор или Йорк?

Она нежно сжала мои руки и сказала:

— Дорогая моя, любимая, не огорчайся. Это вредит и тебе, и младенцу.

— Что же мне делать?

Она улыбнулась.

— Ты же понимаешь: поделать тут ничего нельзя. Как говорится: чему быть, того не миновать. В этом сражении… — я в ужасе затаила дыхание, но мать спокойно улыбнулась, — …если, конечно, оно состоится, победит либо твой муж, и тогда трон достанется твоему сыну, либо твой брат, и тогда ты все равно останешься сестрой короля.

— Сестрой моего брата, который станет королем, — мертвым голосом промолвила я.

— Лучше бы мы с тобой даже слов таких не произносили, — сказала моя мать. — Но я рада, что дожила до того дня, когда ты принесла мне радостную весть о том, что вся Англия ждет того, кого я ребенком отослала во тьму, неведомо куда… И не знала, что с ним сталось потом, не знала даже, сумела ли та жалкая лодчонка благополучно спуститься вниз по реке… Ах, Элизабет! Сердце мое изболелось, истосковалось по моему мальчику; сколько ночей я провела на коленях, молясь за него и смея лишь надеяться, что он в безопасности, но ничего не зная наверняка! Я и теперь молю Бога, чтобы твой сын никогда не покидал тебя; чтобы тебе никогда не нужно было смотреть вслед ему, уходящему в неизвестность, и думать: а вернется ли он назад? — Увидев мое встревоженное лицо, мать словно опомнилась, и лицо ее вновь озарила чудесная улыбка. — Девочка моя, вот ты сидишь передо мной, благополучная, счастливая мать двоих маленьких сыновей, ждущая еще одного малыша, и рассказываешь мне, что мой сын вскоре вернется домой. Скажи, какие еще чувства я могу испытывать, кроме радости?

— Ну, если это действительно твой сын… — неуверенно начала ей.

— Конечно, это он!

Дворец Гринвич, Лондон. Июнь, 1492 год

Мэгги удалилась в родильные покои и вскоре произвела на свет мальчика. Из тактических соображений они с мужем решили назвать сына Генри — в честь любимого короля. Я навестила свою кузину, подержала на руках ее обворожительного мальчишечку и понемногу сама начала готовиться к родам.

Генрих вернулся домой незадолго до того, как я собралась затвориться в родильных покоях, и занял свое привычное место за столом во время торжественного обеда, устроенного в мою честь.