ПЕРВАЯ студия. ВТОРОЙ мхат. Из практики театральных идей XX века
Шрифт:
Оперетта – еще одно сочинение для «Летучей мыши».
В программе объявлялось: «Оперетка из немецкой жизни в переводе с русского на немецкий» (см.: Рампа и жизнь. 1912. № 7).
Сохранилось пародийное вступительное слово, которое предваряло представление; доклад – как писали текст, зачем писали, зачем понадобилась музыка (прикрыть текст). Как искали композитора («нам нужен был такой, который был бы похож на всех…»).
Желание работать над опереттой Вахтангов еще испытает всерьез. В планы студии включат его идею ставить Оффенбаха [103] . Это близкий в ту пору Вахтангову материал – Оффенбах с его едким и далеко распространяющимся, смеющимся
103
См. в письме Станиславского от 27 августа 1913 г.: «Настроение бодрое. Начали репетиции двух пьес…Скоро начнут еще две: „Шоколадный солдатик“ Шоу (Болеславский) и оперетка (Оффенбах или другую) – Вахтангов» (КС-9. Т. 8. С. 355).
В записной книжке Вахтангова 2 февраля 1912-го: «От 1 часу до вечера – оперетка».
«3 февраля… В 7 ч. репетиция оперетки.
4 февраля. От 12 до 1/2 5-го – репетиция оперетки».
Наконец, 27 февраля (к этому времени, припомним, дела с «Просителями» вполне в тупике) запись: «Оперетку к Л. М.». То есть к Балиеву, в «Летучую мышь».
2 марта: «Напомнить Л. А. об уроке (оп.)».
Мы не знаем, как Леопольд Антонович оправдывает уклонение Вахтангова из занятий Щедриным в сторону Балиева. Не знаем, как выходит, что он готов содействовать лондонской поездке Вахтангова в момент, драматичный для общего дела (все находит одно на другое день в день – беда с «Просителями», оперетта «в переводе на немецкий с русского», «Двойная игра»).
С помянутой выше «Бродячей собакой» Вахтангов сближается во время питерских гастролей МХТ. «Собаке» первый год, это в большей мере артистический клуб, чем кабаре, московский посетитель легко осваивается в здешней атмосфере (пересказывают его экспромты). Бывал ли в Александринке? Смотрел ли «Дон Жуана» или оперы на Мариинской сцене? Если и хотел пойти, вряд ли мог: почти все вечера занят (незадолго до кончины Вахтангов напишет: Мейерхольда совсем не знал и сейчас поражен, узнавши).
Мы приводили письмо Любови Гуревич, она в апреле 1912 года уговаривала Станиславского начать неудавшееся заново, с новыми людьми. Но если кто после первого полугодия Студии собирался начинать заново, с другими людьми, то не Станиславский, а Вахтангов.
Находясь в Варшаве с гастролирующим там Художественным театром, Вахтангов получает письмо от двух молодых женщин – В. В. Соколовой и В. А. Алехиной. Он с ними занимался в минувшем сезоне. Молодые женщины мечтают о студии под его руководством; у них конкретные и денежно обеспеченные идеи.
Внимательный читатель (и кровный вахтанговец) Евгений Симонов заметил: ответ Вахтангов «пишет, как стихи, короткими фразами. Неважно, что нет рифмы, но само построение строк скорее напоминает стихотворное произведение…». Воздействует ритм. Дар воздействовать ритмом – едва ли не главная составляющая таланта режиссера, Вахтангов обнаружит его в высшей степени. Здесь ритм завораживает, успокаивает, укачивает. Разве что не гипнотизирует:
«Как подумаю:
У нас своя сцена.
Свое помещение…
Свой занавес…
Подумайте – ведь это свой театр.
Наш – маленький и уютный.
Где так отдохнешь в работе. Куда отдашь всю свою любовь.
Куда принесешь радости свои и слезы…».
В том же ритме – про то, какими мы там станем.
«Милые лица. Добрые глаза. Трепетные чувства. Все друг другу друзья…».
Словесные пассы заклинают того, кто пассы делает:
«И хочу быть аккуратным.
Хочу быть ласковым.
Хочу отдать то, что горит внутри.
Хочу зажечь.
Хочу, чтоб и меня увлекли».
Далее он скажет уже впрямую о себе:
«Хочется прийти не таким, какой я.
Надо быть другим.
Исправиться
Я могу долго говорить. Нельзя».
Он переходит к деловой части. Девушки касались этой части попунктно, он попунктно и отвечает.
Внятные оценки пьес, которыми интересуются его корреспондентки (поздний Ибсен, Д’Аннунцио, Тетмайер): называет пьесы, которые интересны ему (первая из них – «Больные люди» Гауптмана, то есть «Праздник мира»).
Задерживается на «Чайке» – «подумаю. Много раз я собирался ее ставить». Фраза работает на образ режиссера с опытом долгим, утомившим. До того Вахтангов успел написать, что его зовут ставить и туда, и сюда («Вчера я получил предложение в Териоки, в театр Блока») – «Не увлекло меня». «Свой театр» – юная, нетронутая студия – иное дело.
Вахтангова конфузит в письме пункт 6 (о его жалованье). «Написать свои условия не могу. Сейчас мне стыдно об этом говорить… Бог мой, как нехорошо все устроено в этом смысле, но – 7.
7. Определенную сумму в месяц удобнее. Но как и что – мне стыдно сейчас об этом говорить. Да и не знаю я» [104] .
Это написано «в образе», каким Вахтангов сейчас себя завораживает (хранитель нежного театра-обители). В письмах той же поры, как и в дневниках, исписанных «вне образа», деньги – тема постоянная, не отпускающая. Связанная с бытом, с самолюбием, со страхом, что недооценен. Беспрерывные и нестыдливые подсчеты.
«Нежно, осторожно подходим к душе каждого. Бережем… Ничего грубого. Ничего резкого». Это – «в образе». «Вне образа» (или скорее в ином образе – богема!) ведет себя шокирующе (смотри рассказ Ольги Пыжовой о его визите в добропорядочный дом ее родни) или с шутливой наглостью (смотри у Гиацинтовой, как он ее наставлял: «Не отворачивай морду, когда мужчина тебя целует»).
104
Вахтангов. Т. 1. С. 296–297.
В мыслях про Вахтангова надобно учитывать отношения художника и меняющихся образов «самого себя», в которые он себя так или иначе вписывал.
Как собирается Евгений Богратионович соотнести дело, в которое он год уже как вовлечен Станиславским, с руководством Студией, которую предлагает ему письмо Соколовой и Алехиной? Мало того, что там он был бы должен поставить пять спектаклей, но ведь туда, как он сам говорит, надо отнести всю свою любовь. Всю.
Заявления, чтоб его отчислили из сотрудников МХТ, Вахтангов не пишет. Он берет заграничный паспорт и время отпусков отдает путешествию по Скандинавии. Ни в письмах жене, ни в открытках, которые шлет Лидии Дейкун, про студийные дела не поминает. Правда, написал, что в Христиании посмотрел «Еву» (это оперетта Легара) – «играют изумительно. Я многому научился». В письме жене он описывает не то, что на сцене, а зал: «Уютно, приятно, чисто. Публика балкона раздевается здесь же, в зрительном зале, и сама вешает свою одежду. Никаких номерков не выдают». Описывает, как славно актеры выходят на поклоны.
В Копенгагене «был в Тиволи». Датское заведение под этим именем варьировало тогдашний общеевропейский тип театрика малых форм.
Первые встречи по возвращении в Россию – 13 августа 1912 года: «К Балиеву к 12 ч.».
Запись от 16-го: «Заключил с Балиевым контракт – 150 руб. в месяц с 15 сентября».
В биографиях режиссера (как и в биографии «Летучей мыши») не уточнено, как и сколь долго Вахтангов отрабатывал свои ежемесячные полтораста, состоял ли у Балиева «штатно».
В записях дел на день 15 августа у Вахтангова проставлено: «К 12 ч. быть в театре!» Строчка подчеркнута, и восклицательный знак. Речь о МХТ. Сбор труппы; впрочем, у многих (и у Станиславского) еще отпуск.