ПЕРВАЯ студия. ВТОРОЙ мхат. Из практики театральных идей XX века
Шрифт:
Ярцев знал то, о чем пишет: он дневал и ночевал в студии; возвращаясь из Москвы, в редакции «Речи» рассказывал о чудесах, которые готовятся, спешил из Петербурга назад к этим готовящимся чудесам. Чудо «Мнимого больного» стало одним из них. Но не первым.
До премьеры Мольера (вечер 27 марта 1913 года) успели сыграть пьесу Гейерманса «Гибель „Надежды“» – на прогоне для «своих» 15 января, на открытом представлении в маленьком зале Студии 4 февраля.
2
«Гибель „Надежды“» сыграют 648 раз – по числу представлений она в репертуаре МХАТ Второго уступит только «Сверчку на печи». В «Моей жизни в искусстве» Станиславский опишет настрой ее завершающих репетиций: «В
120
КС-9. Т. 1. С. 435.
В объяснении успеха Станиславский исчерпывающе точен. К тому, как он описывает дух и лад репетиций, стоит дать примечания.
Среди пьес, о которых 12 сентября 1912 года Станиславский сообщает, что их «теперь уже в несколько рук готовят», «Гибели „Надежды“» нету. Так что можно предположить, что ее взяли позже. Или готовили самодеятельно, без ведома К. С.
Мы не нашли дневника репетиций. Дату их начала – ближе к концу сентября или первые числа октября – можно предположить по воспоминаниям Гиацинтовой [121] .
121
Гиацинтова описывает, как заболела и боялась по болезни пропустить премьеру «Пер Гюнта», где играла одного из троллей, и поясняет, почему задерживается на днях этой болезни: «Потому, что в те дни произошло серьезное событие.
Ворвавшаяся вихрем Сима Бирман, задыхаясь, произнесла без пауз и знаков препинания:
– Болеславский прочел нам пьесу, он ее нашел и сам хочет ставить, и мы все будем играть. Это удивительная пьеса, и у тебя там такая роль, такая роль – ты говоришь по телефону и узнаешь, что корабль погиб» (Гиацинтова. С. 91).
Премьера «Пер Гюнта» предполагалась в самом конце сентября, отложилась до 9 октября 1912 г.
Студийных бумаг той поры маловато, радуешься каждой.
За номером 3858 в фонде К. С. имеется большой разграфленный лист. Расчерчено по клеточкам – то есть по комнатам, часам и дням, – где, когда, кто что делает в декаду до Рождества 1912 года.
Квартира студии оказалась тесненькая, но в тесноте, да не в обиде. Синхронность разных занятий, их соседство – через стенку, через дверь, через улицу – срабатывали на всех.
В первой клеточке обозначено: «Занятия с Лопатиным и с I курсом». В. М. Лопатину неделю назад сравнялся пятьдесят один; друг Льва Толстого, в яснополянском спектакле «Плодов просвещения» (1889) восхитительный исполнитель Третьего мужика, родня и философу-идеалисту Лопатину Льву, и беглецу с каторги Лопатину Герману, переводчику «Капитала»; В. М. только что перерешил свою жизнь: оставил солидную службу по судебному ведомству и вот – в труппе МХТ. В мольеровском спектакле сыграет Марфуриуса – философа-дурака, парного Панкрасу. А «I курс» – это новички, с ними занимается Вахтангов; еще не решено, что оно такое, эта студия; может быть, именно курсы высшего театрального образования.
В тот же день в других клеточках: «Станиславский и Сулержицкий – „Мнимый больной“». «Совещание художников». «Учить дуэт» (Анжелика и Клеант). «Класс maintien (Стахович)».
На
В клетки вписаны помещения на углу Гнездниковского, теперь вписываются помещения в Камергерском. «Уборная К. С. 8 час. гримы и костюмы (фасоны)… Степа-портной [С. Е. Валдаев]». Большая сцена МХТ (в час дня в среду там «просмотр материй к Мольеру, все музейные костюмы и материи»). Новая сцена МХТ (в 8 веч. в среду там «музыка к Мольеру, оркестр, хор. Кулаковский, Изралевский, Поль, Барабейчик»). «Большое фойе. 1 час. Беседа о „Мнимом больном“. Все участвующие. Гремиславский.
Студия вечер 8 1/2 ч. Чехов, Шевченко, Кудрявцев.
Запасной вечер для Бенуа».
На листе расчерчена жизнь, которой живут вместе. Единство кажется не то что достижимым, а природно заложенным. Такого легкого единства, такого светлого чувства соприродности не могло хватить навсегда, но здесь оно явствует, так что от этого листа трудно оторваться.
Впрочем, мы-то развернули лист, надеясь уяснить, как там с репетициями Гейерманса. Уясняем: в графике последней декабрьской декады 1912 года их не видно. А показ спектакля «для своих» с разрешения Станиславского 15 января 1913-го состоится, это мы знаем.
В чем участники «Гибели „Надежды“» в своих воспоминаниях не расходятся, так это в том, что Станиславский берег спектакль от своего вмешательства, соблюдал отдаленность.
О волнении, в каком завершали работу, они смогут вспоминать с юмором («Реничка, – вдруг говорю я чужим голосом, – я так боюсь, что вся охрипла»), но волноваться было о чем.
С выходом спектакля на публику, с его легитимизацией наступал конец незаконченности, закрывался широкий веер целей и возможностей. После премьеры студия сдвинется к своему самоопределению как театра. Это перелом ее жизни. Перелом равно предугадывали и студийцы, и создатели студии.
Отношение Станиславского к перспективе жизни студии как театра изначально было сложным; сложность никогда не будет изжита. Исследователю предстоит снова и снова выходить на острое. Но поверим тем, кто видел Станиславского на представлении «Гибели „Надежды“» 15 января 1913 года, – не мемуаристам (воспоминания могут быть так или иначе скорректированы временем), а репортерам. Репортеры поспешили отчитаться в своих газетах, что Станиславский рад и счастлив.
Как бы ни сложилось потом, в тот день рад и счастлив.
Если сыгранный в тот день спектакль был кому-то действительно нужен, то Станиславскому. И не потому лишь, что спектакль мог подтвердить ценность «системы». «Система» ведь не была самоцельной. Нужна была для чего-то.
3
Больше пятнадцати лет прошло с тех пор, как Станиславский на первом сборе людей будущего МХТ сказал: «Не забывайте, что мы стремимся осветить темную жизнь бедного класса, дать им счастливые, эстетические минуты среди той тьмы, которая окутала их. Мы стремимся создать первый разумный, нравственный общедоступный театр, и этой высокой цели мы посвящаем свою жизнь». – «Не забывайте…» [122] .
122
КС-9. Т. 5. Кн. 1. С. 32.