Первое «Воспитание чувств»

Флобер Гюстав

— Вы сами знаете, что нет, — повторил он еще раз, делая долгие паузы между словами, — сами знаете, что нет!

Она шагнула к нему, он ощутил лбом ее дыхание, видел, как вздымается грудь, и, казалось, слышал биение ее сердца. Медленно — это делалось почти бессознательно и с легкостью поистине сверхъестественной, какая нисходит на нас только во сне, он поднял руку и обнял ее за талию.

— Почему?.. — только и смогла она произнести.

Он же мягко притянул ее к себе:

— Потому, что я люблю вас.

Запрокинув голову, она не сопротивлялась, а он

не спускал с нее глаз, бледный, дрожащий и что-то лепечущий, как в горячке.

— Вы любите меня… любите! — еле слышно прошептала она, в полузабытьи смежив веки, словно опьяненная собственными словами.

Медленно, со сладостной нежностью обе ее руки скользнули ему в волосы, она склонилась над ним и поцеловала в лоб, беззвучно, не размыкая губ, просто притянув его голову к себе. Анри, сжимая ее в объятьях, положив голову к ней на грудь, впивал аромат ее кожи и чувствовал, как его сердце готово растаять.

Внезапно выпрямившись, она отстранилась и произнесла жалобно, почти с отчаяньем:

— Боже правый! Что я делаю? Что я сделала?

Анри вскочил и в свою очередь поцеловал ее.

— Ты меня любишь? — спрашивала она. — Крепко любишь, Анри? Скажи мне… повтори… еще повтори… поклянись…

— А ты, — переспрашивал он, — ты меня тоже любишь? О, скажи мне, что тоже меня любишь!

Не в силах вымолвить ни слова, она слабеющими ладонями сжала его руки, их пальцы сплелись.

— Нет… оставь меня… заклинаю… оставь… не прикасайся ко мне… не приближайся… я ухожу…

Она высвободилась из его объятий.

— Умоляю, не смотри на меня больше! Твои глаза заставляют меня страдать… Ох! Боже, нас могли видеть!.. Кто-то мог взойти… и занавеси у тебя не задернуты! Что со мною будет!.. Прощай, прощай, позволь мне уйти, не удерживай меня… да, я вечером вернусь, как только… очень скоро… Прощай, прощай… Да, да, мой Анри, я тебя люблю!

И уже с порога она послала ему тысячу воздушных поцелуев.

В полном смятении, смакуя в душе новый вкус ее ласки, Анри не знал, как быть: он боялся пошевелиться, даже просто поднять голову, только дрожал, будто от сильного испуга.

Постепенно к нему вернулось спокойствие, зашевелилось сознание обретенного счастья. Случайно он взглянул на свое отражение в зеркале и нашел, что красив. Красивее большинства мужчин. Он вскочил, чувствуя в себе силы перевернуть мир в одиночку. Она его любила! Да он и сам себя любил, такого великого и блистательного, такого всепобеждающего. Он готов был летать вместе с орлами, закрывать своей грудью жерла пушек. Мироздание предстало перед ним в самом упоительном виде, полное славы и любви, а собственная жизнь рисовалась в каком-то сиянии, как лик Создателя; счастье простерло над ним свои крыла и закрывало его от всех невзгод, оно присутствовало во всем, сочилось из стен, изливало свой свет отовсюду, словно ясный день, Анри впивал его в себя, как воздух.

Его позвали обедать, он нехотя вышел из комнаты и, расставшись с временным жилищем, благословил его, как колыбель новорожденного. За столом он не ел — да разве можно было думать о еде! Он смотрел на мадам Рено безмятежно,

следя за выражением лица, чтобы не выдать себя, и улыбаясь в самых потаенных глубинах своего естества.

Мсье Рено о чем-то спросил — Анри ему не ответил; Альварес попросил передать блюдо с овощами — он уронил его на скатерть; он грубо толкнул Мендеса и вообще был порывист и молчалив. Он по-настоящему боялся только одного: как бы его радость ненароком не выплеснулась наружу, и на него попеременно находили то жажда что-нибудь спеть, то желание поплакать. Едва все перешли к десерту, он ретировался: разве не было сказано, что она придет к нему вечером? Мсье Рено все это очень удивило.

— Даже не желает дождаться, пока мы закончим; право, он с каждым днем становится все более странным. Женушка, ты приметила, что с ним неладно?

— Быть может, у этого молодого человека есть причины печалиться, — отвечала мадам Рено с полнейшим самообладанием.

— Печалиться? О чем? Совсем недавно он получил вести из дома. Ну да ладно! Вид у него нынче до того свирепый, что так и тянет спросить, не сочиняет ли он мелодраму?

И мсье Рено расхохотался. Альварес и Мендес заулыбались. Шахутшнихбах, тот не понял, в чем дело.

Когда все разошлись по своим комнатам и в окнах погас свет, Анри услышал на лестнице шелест юбки и легкие шаги вверх по ступеням; затем дверь тихонько отворилась.

— Ах, благодарю! Я думал, вы не придете.

— Какой же вы ребенок!

— Вы меня уже заставили столько выстрадать!

— Я?

— Давеча в Тюильри…

— Вы там были?

— Мне казалось, я умру от горя, я прождал вас три часа, я проклинал себя.

— Ну-ну, будьте же благоразумны, — улыбнулась она. — Сядьте вот здесь, подле меня. Послушайте, Анри, вы меня любите? Если вы обманете меня, это будет мерзко; поклянитесь же, что любите меня.

— Но я вам уже сто раз это повторил, да неужто за два последних месяца вы сами ни о чем не догадались? Если бы вы знали, как я мечтал о вас ночами напролет и целыми днями не мог думать ни о чем другом. По вечерам, когда вы отворяли окно, чтобы закрыть ставни, я уже стоял у своего и наблюдал за вами, потом прислушивался к вашим шагам ночами, когда просыпался, то представлял себе, как вы выглядите спящей, а подчас и то, как я проникаю в ваши сновидения, подобно тому, как вы — в мои.

— Друг мой, вы были недалеки от истины.

— В первый же день, когда я увидел вас — мне кажется, что это было вчера! — вы появились там на пороге, дело было утром, мы только что вошли, и вы стали с нами знакомиться. Ну да, на вас было вот это самое платье, вы стояли с непокрытой головой, ваши глаза меня смутили, от них исходили лучи, проникавшие мне в самое сердце.

— О, как вы добры ко мне! Верно, вы так восхитительно смотрели на меня, Анри; уже тогда что-то мне подсказало, что я вас полюблю, что между нашими душами возникнет понимание, и я не ошиблась, ведь правда? Я могу на вас положиться?.. Я так одинока… никто меня не любит… вы, вы будете меня поддерживать, любить… станете моим ангелом-хранителем.