Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1
Шрифт:
— Что ты так запоздал, батюшка? — спросила она. Я уж и думать что не знала…
— Да всё с посольством этим!.. — махнул рукой князь. — Ну, да ладно. А вот управлюсь я в Литве надо будет и кашу чинить [115] . Пора, пора, Машенька! Такая ты у меня красавица, а засиделась дольше других.
— И не говори! — серебристо рассмеялась она. — Я сказала тебе, что ни за кого не пойду, и всем разговорам конец. Мне и дома больно гоже.
115
Свадебный
И она обняла отца и прижалась к широкой груди его, но сейчас же, засмеявшись, отстранилась:
— Ой, как твоя борода лицо щекотит!
Князь поцеловал её в лоб и проговорил:
— Ну, хозяюшка, иди и распорядись, чтобы стол собирали: сейчас ко мне кое-кто из бояр соберутся. И скажи там, что пока у меня свои люди сидят, бездельных бы людей никого не пускали.
Ласковыми, тёплыми глазами он проводил свою любимицу. Но как только дверь сеней закрылась, лицо его снова обложили тёмные тучи.
Скоро стали съезжаться дружки князя, избранные: многолюдное собрание бросилось бы в глаза. И когда гости уселись за богато убранный стол и князь Семён провозгласил обычную здравицу за великого государя, она была принята без всякого одушевления. Это все заметили, и все хотели, чтобы заметно это и было.
— Ну, а теперь, бояре, нужно держать нам речь о деле государском… — сказал князь Семён. — Я скоро ухожу посольствовать в Литву, и времени терять нам нельзя.
— Да, ходить вокруг да около нам времени нету… — поддержал его и Иван Патрикеев. — Боюсь, что и так мы его много зря потратили.
— Так вот, — подняв свою тяжёлую голову в ермолке вышитой, продолжал князь Семён. — Дело обстоит так: государство Московское крепнет. Последние удельные князья исчезают. Это, пожалуй, и лутче: одна голова, над землёй крепче. Но вот мы, наследники и потомки великих и удельных князей русских, собравшиеся теперь на Москве, кто мы? Только ли мы подручные великого государя, которых он может казнить и миловать, или же и мы хозяева земли Русской, а он только старший между нами? Давно ли было время, когда мы державцами были, а теперь вон великий государь приказал князя Ухтомского плетьми всенародно отстегать, и его отстегали. Правда, князь попался на деле грязном — составлять подложные грамоты не княжеское дело. Но ведь теперь и те, которые прямят великому государю, всё больше и больше простыми слугами его становятся. Он хочет править один. Но нам словно и не больно пригоже из-под рук великой княгини Софьи во всяком деле глядеть. Говорят, что у них в Царьграде положение такое было, чтобы все только в рот императорам их глядели — может, оно и так, но хвалиться-то тут словно нечем: благодаря таким распорядкам, от всего их величества не осталось и следа, и великая княгиня привезла нам в приданое только дородность свою да гордость византийскую…
Берсень одобрительно кивнул кудрявой головой.
— Правильно, княже! — сказал он. — Жизнь становится всё хитрее, и, какова голова ни была бы, одной ей управиться с домком немыслимо: нужен совет.
— Верно! — кивнул белой пушистой головой князь Иван Патрикеев. — Великая княгиня только во сне и видит, как бы всех нас в слуги свои обратить.
— Да многие
— Многие не все…
— Так… — кивнул тяжёлой головой своей князь Семён. — Но дело в том, что у государя два наследника: Дмитрия, сына Елены, грекиня помрёт, а на престол не пустит, да и великий государь стал как будто больше склоняться к Василью, в котором течёт кровь императоров византийских, чтобы окружить блеском Византии престол московский и тем ещё больше укрепить Москву. Нам же, может, лучше за Дмитрия больше держаться: Елена пойдёт на все уступки, только бы сын её стал на место деднее…
Попы потянут руку грекини, знамо дело, но против них нововеров можно выставить: это народ всё мозговитый и смелый.
— Попы, как всегда, пойдут за тем, кто верха возьмёт, — пренебрежительно сказал Тучков. — Это народец известный… Жаль, что Зосима наш совсем спился, а то он мужик покладистый и кого хошь миром бы помазал.
— Великий… государь уже посылал меня к Зосиме, — сказал дьяк Фёдор Курицын. — Оставаться ему митрополитом дело немыслимое: иной раз прямо лыка не вяжет. Да он и сам говорит: «Понимаю, мол, и сам, что никуды уж я не годен. Сложу с себя сан по немощам моим, и вся недолга. Чай, в куске хлеба-то мне великий государь не откажет. Да и подыхать скоро, говорит, не из чего больно хлопотать-то».
— Жаль старика… — сказал князь Семён. — Возьми вон новгородского Геннадия или Иосифа Волоколамского, стоеросовые такие, не дай Бог, и в рот великому государю так и глядят.
— Когда Александр Невский помер, владыка у его гроба, как полагается, речь держал: «Отца человек оставити может, а добра господина не мощно оставити: аще бы и в гроб лезл бы с ним», — засмеялся Берсень. — Счастье, что в гроб-то лезти было нельзя, а то он бы с полным удовольствием. Прав Тучков: они побегут за победителем.
— Кого-то на место Зосимы теперь выберут?
— А кого государь укажет, — усмехнулся князь Василий.
— Нет, попов опасаться нечего, — взглянув на сына, сказал Патрикеев-старший. — Полки же по большей части в наших руках, а в которых наших людей нету, в те можно будет загодя своих посадить. А полки в руках — разговор будет уж не хитёр. Всё дело в силе.
— И в правде, — вставил князь Семён. — Мы державцы земли Русской, и так, здорово живёшь, отставить нас от дела нельзя. Великий государь пока в полной ещё силе и головой светел, а что будет, если на месте его какой несмышлёныш окажется или баба? Вот тут-то и нужен бессменный совет государев: государи преходят, а совет земли остаётся.
— Да в совет-то кого посадить? — сказал Берсень. — Ежели князей одних, земля обижена будет. Ведь среди тех же торговых есть теперь головы, да какие! Спросить и их делу не повредит. Я мыслю так, что чем больше от земли советников будет, тем лучше…
— Ну, это что-то уж вроде веча будет… — сразу возбуждённо заговорило несколько голосов. — Совет нужен, а многолюдство опасно. Кому же и править землёй, как не тем, кто к этому делу привычны?
Застолица зашумела. Князь Василий, ещё более желчный, гордый и нетерпимый, поднял побледневшее лицо.