Первородный грех. Книга первая
Шрифт:
Подвыпивший Марсель сделался чрезвычайно общительным. После того как жареному гусю было отдано должное и служанки принесли неизменный crema catalana, он, грохнув кулаком по столу, предложил:
– Как насчет того, чтобы за чашечкой кофе перекинуться в картишки?
Луиза многозначительно кашлянула.
– Может, молодежь хотела бы уединиться в соседней комнате и послушать граммофон, пока мы тут сыграем партию-другую в вист?
– Не возражаю, не возражаю, – добродушно фыркнув, поддержал лавочник.
Франческ сидел
Граммофон был небольшой, с механическим подзаводом и гофрированной металлической трубой. Баррантес, видимо, был единственным жителем Сан-Люка, у которого в доме имелась подобная вещица, и Франческ с интересом принялся ее разглядывать.
– Когда я был мальчишкой, отец Перез нередко предостерегал людей от подобных штуковин, – сказал он Кончите. – Помню, он еще говорил, что вся эта механика – дело рук дьявола.
Кончита улыбнулась.
– По крайней мере, пока играет музыка, нас никто не слышит и мы можем поговорить.
«Сегодня она красива как никогда», – отметил про себя Франческ. Ее платье и бархатная лента на лбу смотрелись просто великолепно. А волосы были не менее черными и блестящими, чем граммофонная пластинка, которую она в этот момент рассматривала.
Выбрав одну из глянцевых шеллаковых [7] пластинок, она поставила ее на диск граммофона, покрутила ручку завода механизма и осторожно опустила иглу звукоснимателя. Послышалось шипение, затем комната наполнилась нежными звуками вальса.
7
Шеллак – смолистое вещество некоторых тропических растений, применяемое в производстве лака и пластмассы.
– Ты выглядишь сегодня очень элегантной, – сдержанно произнес Франческ.
– Спасибо. Ты тоже очень элегантный. – Она застенчиво взглянула на него. – Хочешь посмотреть пластинки?
Сидя рядышком на диване, они принялись перебирать стопку граммофонных пластинок. Он с волнением следил, как ее изящные белые руки перекладывали картонные футляры. Тонкие пальцы, похоже, не знали физического труда; бледно-розовые ногти были аккуратно острижены и безукоризненно чисты. Рядом с этими миниатюрными ладошками его собственные руки казались огромными уродливыми клешнями.
– Ты здесь привыкла к красивой жизни… – заметил Франческ, оглядывая уютную комнату. – Чего только нет! Рюшечки-безделушечки. Везде лампы… Мебель вон дорогая… Ты же видела, как я живу. Неужели ты смогла бы чувствовать себя счастливой в моей кузнице?
– Я могу быть счастливой где угодно, – просто сказала она и добавила: – Пока я кому-то нужна.
– Я не о граммофоне
Кончита посмотрела ему в глаза. Ее губы дрожали.
– Ты не отвратительный, Франческ, – робко проговорила она.
– Во всяком случае, далеко не Ромео. – Он почувствовал, что теряется, что не в состоянии задать вопросы, которые вертелись у него на языке, не в состоянии объяснить ей все то, что он так хотел, чтобы она поняла.
Музыка с шипением замолкла, и Кончита сменила пластинку. Из металлической трубы полился волшебный голос Карузо, исполнявшего неаполитанскую песню о любви.
– Смотри! – неожиданно воскликнула она. – Снег идет!
Она подбежала к окну. В самом деле шел снег. Кружащиеся в хороводе снежники укрывали двор белоснежным покрывалом.
– Снег, – прижавшись к оконному стеклу, восторженно прошептала Кончита. – Никогда не видела снега.
– Никогда? – удивился Франческ.
– Никогда в жизни! – Она, затаив дыхание, смотрела на порхающие за окном снежинки. – Какие они красивые! Как крылышки ангелочков! – Она повернулась к нему – огромные глаза светятся. – Пойдем во двор!
– Промокнешь, – сказал он.
– Ну и что? Я хочу попробовать, какой он на вкус.
– Это не ванильное мороженое, – крикнул он, но она уже подбежала к двери и нетерпеливым жестом манила его за собой. – Хотя бы шаль набрось! – добавил Франческ, берясь за костыли. – Не забывай, в каком ты положении.
– Тс-с-с! Давай выйдем, чтобы никто не слышал! Стараясь не шуметь, они вышли во двор. Холодно не было, даже после душного тепла дома. Франческ поднял лицо к небу и замер, лишь чуть вздрагивая от нежных, как поцелуи, прикосновений падавших на его щеки снежинок.
Присев на корточки, Кончита собрала пригоршню снега и, слепив из него шарик, с жадностью надкусила его. На ее лице отразилось разочарование.
– Да он безвкусный!
– Я предупреждал, что это не мороженое, – назидательно проговорил Франческ.
В деревне не было видно ни души; если даже кто и шел по улице, звук его шагов приглушался белоснежным покровом. На холме, в мерцающей серебром темноте, светились огни женского монастыря.
– Мне жаль, что с тобой это произошло, – сказал Франческ.
– Спасибо, – чуть слышно прошептала Кончита.
– Если бы в нашей стране была справедливость, этот малый поплатился бы жизнью.
Прижав губы к снежку, она какое-то время молчала, затем наконец заговорила:
– Я несколько иначе смотрю на все это. Я стараюсь думать только о будущем.
Франческ сверху вниз посмотрел на нее. В ее черных волосах сверкали блестки снежинок. Он взял из ее рук снежок и бросил его на землю. Пальцы Кончиты были мокрые и холодные как лед. Держа их в своих ладонях, он нежно растирал их, стараясь согреть.