Первородный грех. Книга первая

Габриэль Мариус

– Эй, Макс, сейчас другие времена, – шутливо крикнул папа. – Я уже несколько лет не слышал, чтобы кто-нибудь произносил слово «большевизм».

– Нам надоели разговоры о политике, Хауэлл, – резко сказала тетя Моника и, повернувшись к маме, добавила: – Должно быть, для вас, Мерседес, это было ужасное время.

– Война есть война, – проговорила мама. – И ничего с ней не поделаешь. Она просто приходит к тебе.

– Уверена, вам будет больно возвращаться в родные края.

– Прошло уже столько лет.

– А для вас это не может быть опасно? –

спросил дядя Макс.

Мама улыбнулась.

– О, я думаю, генерал Франко уже забыл о моем существовании. К тому же, у меня будет американский паспорт. Макс, я вовсе не кровожадная пламенная революционерка. В противном случае я бы здесь не оказалась.

– А может, вы кто-то вроде Мата Хари, – хихикнул Хауэлл. – Заводите здесь знакомства, а сами вынашиваете план разрушить Санта-Барбару до основания.

Все засмеялись. Папа погладил Иден по голове.

– Вот какие вещи ты узнала сегодня о своей мамочке.

– Можно, мы пойдем смотреть фламинго? – спросила она, устав от разговоров взрослых.

Маргарет взяла ее за руку, и они отправились к сверкающему в полуденном солнце озеру.

– У нас тоже будут фламинго, – заявила Иден.

Неделю спустя они вышли в море на папиной яхте. Гавань была похожа на лес тонких мачт, взметнувшихся прямо из воды. За ними поднимались позолоченные утренним солнцем горы Санта-Инез. Таким же золотым светом горели и росшие вдоль берега пальмы. Их лохматые кроны слегка покачивались под морским бризом.

А в противоположной стороне раскинулась синяя маслянистая гладь моря. Они держали курс на окутанные розовой утренней дымкой острова Анакапа, Санта-Круз и Санта-Роза.

Море было спокойным, и яхта бесшумно скользила по волнам. Сначала острова казались лишь тонкой полоской суши, выступавшей из воды, потом они начали принимать причудливые очертания, и наконец на них уже можно было разглядеть деревья и небольшие холмы.

Войдя в маленькую бухту Анакапы, они бросили якорь и искупались в кристально чистой воде. На многие мили вокруг не было ни души. Они позавтракали на палубе холодным салатом и другими закусками.

После завтрака ветер совсем стих и стало очень жарко. Взрослые сели пить джин, а Иден и Маргарет, намазав щеки и носы солнцезащитным кремом, устроились под тентом играть в разные игры.

Потом их сморило, и они заснули.

Через какое-то время Иден проснулась от папиного голоса:

– Ну давай, Моника. Попробуй.

– Если Мерседес не будет, я тоже не буду.

– Мерседес это уже пробовала.

– А что же она сейчас отказывается?

– Хочет быть белой вороной. Давай же!

Еще сонная, Иден подвинулась поближе к иллюминатору и заглянула в каюту. Четверо взрослых сидели за круглым столом. Мама была в черном цельном купальнике, а тетя Моника – в светло-голубом в белый горошек бикини. На столе стояли бутылка джина и тарелочка с нарезанным ломтиками лимоном.

Папа широко улыбался.

– Ты уверен, что я не втянусь, Доминик?

– Даю

гарантию. Сам Зигмунд Фрейд принимал его. И был в восторге. Даже книгу написал об этом.

– А где ты его берешь?

– А-а, один мой пилот иногда привозит немного из Колумбии.

Тетя Моника обратилась к маме:

– Действительно стоит попробовать?

Мама пожала плечами.

– Ну… чтобы иметь представление.

– Ладно, я подам вам пример, – сказал папа. Он склонился над столом и несколько раз шумно вдохнул, затем откинулся назад и закрыл глаза.

Наступила тишина.

– Кайф! – наконец произнес папа. – Фармацевтаческое качество. Высший сорт. Лучше не бывает. Угощайся, Макс. – Он что-то пододвинул дяде Максу. Тот поколебался, потом кивнул.

– О'кей. Если ты так нахваливаешь… Попробуем. Он поднес что-то к носу и вдохнул. Все уставились на него.

– Ну? Что чувствуешь? – спросила тетя Моника.

– Что чувствую? Даже не знаю. Будто у меня исчез нос. А что еще я должен чувствовать? – Он выглядел разочарованным.

– Дай-ка я попробую, – решилась тетя Моника. Она тоже наклонилась, а папа принялся инструктировать:

– Втягивай в себя как следует. Не бойся, больно не будет. Отлично. То, что надо. Теперь другой ноздрей.

Тетя Моника усиленно засопела.

– М-м-м, – промычала она, утирая нос. – М-м-м.

– Что чувствуешь? – глядя на нее, спросил дядя Макс.

– Нос как чужой. И губы словно ледяные. Все похолодело. О! О! О Боже!

Папа захихикал.

– Нравится?

– О Боже! – восторженно простонала тетя Моника. – Потрясающе! О, как хорошо! Просто великолепно.

– Дай-ка я еще разок нюхну, – засуетился дядя Макс, и Иден увидела, как папа передал ему маленькую металлическую коробочку. Крохотной ложечкой он что-то из нее зачерпнул и, поднеся к носу, вдохнул.

– О Боже, – схватившись за голову, тетя Моника встала. – О, это лучше, чем французское шампанское! Чудесно! Умопомрачительно! – Она снова села и засмеялась звонким, как серебряный колокольчик, смехом. Папа тоже захохотал, запрокинув голову. А через минуту к ним присоединился и дядя Макс.

– Это действительно здорово, – блаженно произнес он.

Только мама сидела и, глядя на них, молчала.

– Мне так покойно, – стонала тетя Моника. – Так восхитительно.

– Ты и выглядишь восхитительно, – сказал папа, и они вновь залились безудержным смехом.

– Это ни с чем не сравнимо, – заявил дядя Макс. Его носатая физиономия раскраснелась, глаза блестели. – Ни с чем. Мне кажется, я вот-вот взлечу. Колоссально! Просто колоссально. Доминик, сколько это продлится?

– Лет сто, – сказал папа, и они снова засмеялись.

– А что будет, если мы нюхнем еще по чуть-чуть? – поинтересовалась тетя Моника.

– Попробуй и увидишь, – ответил папа.

И они вновь стали с наслаждением вдыхать содержимое металлической коробочки.

Мама встала и пошла к лестнице. Заметив в иллюминаторе Иден, она застыла на месте.