Первородный грех. Книга первая
Шрифт:
– Ты сказал, Мерче знает, – перебила Кончита. – Что ты имел в виду?
– Она должна была узнать. – Старик начал раздраженно постукивать тростью по полу. – Ведь когда-то она должна была узнать правду?
– Ты сказал ей, – прошептала она, чувствуя себя совершенно опустошенной. – Ты сказал ей, что Франческ – не ее отец!
– А что, это преступление?
– Я просто не могу поверить, – проговорила Кончита, опускаясь на лавку. – Когда это произошло?
– Когда Франческ так зверски с ней обошелся. Прижег ребенку руку раскаленной монетой.
В
– Как ты мог? Как ты мог это сделать, папа?
– Но ведь это же правда, разве нет? – заорал Баррантес. – И она должна была ее узнать.
– И ты решил, что именно ты должен ей все рассказать? – Кончиту охватил гнев. Ребенок столкнулся с таким страшным испытанием. А никто ее даже не пожалел. Никто ничего не объяснил. – Ты посчитал, что имеешь право принимать подобное решение?
– Но его надо было принять, – попытался оправдаться он. – Ты же знаешь, как я люблю свою внучку. Когда она, визжа от боли, примчалась ко мне с этим ужасным ожогом на ладошке… – Он передернул плечами. – А ты еще говоришь, что я не прав. Да в тот момент я готов был убить Эдуарда. Окажись он передо мной, я бы пристрелил мерзавца.
– Ты поступил подло!
– Подло было так обращаться с Мерче. Какое у него право издеваться над девочкой? – Голос Марселя Баррантеса повысился до крика. – Только потому, что ее настоящий отец решил сделать ей подарок! Можно подумать, твой муженек осыпает девочку щедротами! Да от него и сентаво [19] на леденцы не дождешься! С таким же успехом она могла бы стать дочерью жестянщика!
19
Мелкая разменная монета.
У Кончиты даже высохли слезы от гнева. Но теперь и его не осталось. Она встала и тихо сказала:
– Иди домой, папа. И больше никогда сюда не приходи.
– Ах вот как? – подбоченясь, заорал Марсель. – Моя собственная дочь вышвыривает меня на улицу, как собаку!
– Иди, – повторила она, качая головой.
– После всего, что я для тебя сделал! После всего, чего я натерпелся от тебя и этого фанатика, этого борова…
– Когда Франческ узнает о том, что ты сделал, – спокойно проговорила Кончита, – он, возможно, убьет тебя. Так что иди домой, папа. И держись от нас подальше.
Марсель Баррантес уже раскрыл рот, чтобы продолжить спор, но увидел в глазах дочери нечто такое, что заставило его замолчать.
Он бессильно махнул тростью, повернулся и, неуклюже ступая по ступенькам, стал спускаться.
Чтобы снова не расплакаться, Кончита впилась зубами в костяшки пальцев. Ужас случившегося начал доходить до нее только сейчас. Они-то думали, что причиной перемен, произошедших в Мерседес, была лишь грубость Франческа.
Боже, сколько страданий обрушилось на голову ребенка!
Но где же Франческ?
У нее вдруг екнуло сердце. Где Мерседес? Она инстинктивно почувствовала, что случилось что-то страшное.
Открытые глаза Леонарда неподвижно смотрели в синее небо. Его рот тоже был открыт. Из разбитого виска на землю стекала кровь.
Зажав в руке камень, Мерседес сверху вниз уставилась на него. Она не была уверена, умер он или нет. Но она точно знала, что должна его прикончить. Разбить камнем голову и оттащить тело в карьер, в самую темную и глубокую штольню. А потом, как ни в чем не бывало, вернуться домой.
«Давай же! – нетерпеливо подстегивал ее внутренний голос. – Сделай это».
Она села верхом на грудь Леонарда и; подняв над собой камень, приготовилась обрушить его на веснушчатое лицо мальчишки.
Леонард все еще был жив. Он вдруг сделал вдох и издал странный булькающий звук.
– Н-не…
Мерседес опустила камень. Затем снова подняла его и прицелилась Леонарду в лоб.
– Нет! Н-не… н-надо! – Его карие глазки уже не были ни злыми, ни хитрыми. Они были просящими. В них затаилось отчаяние. Мольба. Его лицо стало таким бледным, что веснушки казались столь же яркими, как капли крови, которой он был забрызган. – Н-не надо, – прохрипел он. – П-па-а…ж-жалуйста… о-о… п-прошу… не…
Мерседес желала его смерти. Она хотела довести начатое дело до конца. Но вдруг поняла, что не может.
Наполнявшая ее энергией яростная жажда мщения иссякла. Она почувствовала себя опустошенной. И совершенно спокойной, можно сказать, умиротворенной.
Ей казалось, что кто-то осторожно тянет ее поднятую руку вниз. Она медленно опустила камень.
Глаза Леонарда закатились. Дрожащие веки закрылись.
Мерседес подняла голову и огляделась. Желтый песок, синее небо, зеленые деревья. Жара и стрекот насекомых. Ящерица юркнула по камню.
Она ощутила, как вздымается под ее ляжками грудь Леонарда, и спрашивала себя, почему она все-таки не убила его.
– П-про… сти… – едва шевеля губами, простонал Леонард. – Я б-боль…ше… не б-буду…
– Заткнись, – спокойно сказала Мерседес. Он жалобно заморгал глазами.
Быть готовой убить его, размышляла она, быть способной убить его – это так же здорово, как убить на самом деле. Так же здорово.
Да. Она запросто может убить его, когда угодно. А действительно, ведь это так просто. Теперь, когда она знает, как это делается.
Встав с него, Мерседес спустила трусики и присела над его лицом. Пока она мочилась, Леонард неподвижно лежал. Он был слишком слаб, даже чтобы повернуть голову. От того, что она делает, Мерседес не получала ни малейшего удовольствия. Просто так было по справедливости.
Наконец она встала.
– Ну, теперь ты знаешь, что это такое, – услышала Мерседес свой безразличный голос. – Вообще-то, надо было тебя убить. Да ладно, считай, что тебе повезло.
Она пошла прочь. А Леонард заплакал.