Перворожденный

Солодкова Татьяна

Сейчас глаза закололо, настолько, что ослепило его самого. Из глазниц ударило серебряным светом, кто-то закричал.

Она умирала, а они смеялись…

Подогреваемый болью и яростью дар Перворожденного вырвался наружу. Пламя зародилось в районе солнечного сплетения и заставило выгнуться дугой, запрокинуть голову и раскинуть руки. Огненный столп вырвался из груди, струи пламени полились с кончиков пальцев.

Крики вокруг превратились в визг. Вонь горелого мяса ударила в ноздри. Вокруг — только вой, уже мало напоминающий человеческий. А еще

боль, которую считывал на расстоянии дар целителя.

Голова Нэйта упала на грудь, только когда на площади воцарилась мертвая тишина. Чужая боль тоже исчезла.

Нэйтан открыл глаза и обнаружил, что все еще стоит на коленях. Но тела Лиссаны больше не было — только пепел. Нэйт протянул руку, как завороженный, набрал горсть этого черного пепла и пропустил между пальцев.

Ее больше нет…

Он посмотрел вниз с покрытого копотью, но уцелевшего помоста: пепел, повсюду пепел. Первые ряды зрителей сгорели так быстро, что прах даже сохранил форму их тел. Дальше от помоста лежали черные кости, еще дальше от эпицентра — тела с остатками обгорелой плоти.

Нэйт просто смотрел перед собой и ничего не чувствовал. Ни жалости, ни угрызений совести. Даже боли в этот момент не было — только пустота.

С неба полетели снежинки, сначала редкие, а потом все сильнее и сильнее. Снег, кружась, ложился на черный пепел. Летел и летел…

А Нэйт так и стоял на коленях, глядя прямо перед собой, пока за ним не пришли.

ГЛАВА 41

Они сидели спина к спине, каждый опираясь о прутья со своей стороны. Катрина тихонько сглатывала слезы, Нэйтан молчал.

Катрина не знала, кого она оплакивала больше: Лиссану и ее не рожденного ребенка или же тысячи невинных людей, погибших на той площади. Да, среди сожженных были и виноватые, но ведь большинство пришло туда без злого умысла. Публичные казни — древняя традиция, отвратительная, но традиция. Люди просто не понимали, что могло быть как-то иначе.

Сама Катрина побывала на публичной казни лишь раз: она была еще ребенком, и родители взяли ее собой. Того раза ей хватило на всю оставшуюся жизнь, и больше никто и ничто не заставили бы ее присутствовать на подобном мероприятии. Но это она и ее выбор, а в Элее…

Господи, там же были дети! Которых так же, как и ее когда-то, привели с собой родители, искренне считающие, что пришли посмотреть на акт совершения справедливости — казнь ведьмы, убившей дочь горожанки.

Они же не знали, даже не поняли…

Катрина беззвучно всхлипнула и зажала рот ладонью. Слезы потекли по руке.

Да, Нэйт оказался чертовски хорошим учителем. Она не почувствовала боли, ни заживо сжигаемых людей, ни самого Нэйтана, но Катрине хватило и собственной — за него, за Лиссану, за жителей Элеи.

— Ты молчишь, — негромко констатировал Нэйт.

Катрина отняла руку от лица и глубоко вздохнула, постаралась, чтобы голос прозвучал ровно.

— Я не знаю, что сказать, — призналась так же тихо.

Он помолчал.

— Но

теперь ты поняла, что я не из тех, кого называют хорошим парнем?

Повисло молчание.

Катрине казалось, что Нэйтан не просто ждал от нее обвинений в свой адрес, а едва ли не нуждался в них. Потому что винил себя сам? Или ей хотелось так думать?

— Это сделал не ты, — сказала наконец, — а твой дар.

— Но я его не удержал, — напомнил громче, но по-прежнему спокойно.

Потому что «Перворожденный» еще не значит «всесильный». Но Катрина не стала ни озвучивать это, ни сочувствовать. По правде говоря, больше всего на свете ей хотелось уйти.

Нэйт хотел, чтобы она поняла, почему случилось побоище. Она поняла, увидела, что он убил людей не по злому умыслу и даже не собственному желанию. Но ведь «понять» и «принять» не одно и то же.

А еще Катрина поняла, что до последнего надеялась, что побоище — исковерканный в Хрониках факт, что Нэйтан все же никого не убивал, его оклеветали, обвинили, а он не отрицал из чувства противоречия. Но Хроники не врали, а Нэйт не преувеличивал свою вину. Он говорил правду, как и всегда.

— Можно я пойду? — Оставаться здесь стало невыносимо.

Она по-прежнему сидела к нему спиной, чувствовала тепло его тела, но никак не находила в себе сил обернуться и посмотреть в глаза.

— Иди, — равнодушно разрешил Нэйтан.

Катрина отерла слезы с лица и неловко поднялась: слишком долго просидела в одной позе, ноги затекли. Обернулась — он так и сидел, опираясь на толстые прутья. Куда смотрел? В стену? Внутрь себя? В прошлое?

Люди боялись Придворного мага Натаниэля, она сама испытывала страх в свои первые визиты сюда. Он ведь Перворожденный, опасный, могущественный, искушенный придворными интригами… Однако только сейчас Катрина осознала в полной мере, насколько на самом деле опасен может оказаться Перворожденный.

А если он снова не удержит свои эмоции? Что, если прямо сейчас его воспоминания станут чересчур реальными и его глаза засияют серебром, а сила хлынет неконтролируемым потоком? Что тогда произойдет? Нэйт может стереть с лица земли не только королевский замок, но и всю Сарианту. Да кто сказал, что он не сможет уничтожить весь Аренор?

Вот сейчас ей стало по-настоящему страшно.

Катрина отступила на шаг, еще на шаг, а потом быстро пошла по коридору, обхватив себя руками. Каблуки гулко стучали по каменному полу.

А Нэйтан остался один. Снова.

Каково это — жить, зная, на что способен, и помня, что сделал?

А она-то думала, как ему удалось выстоять и остаться собой после тех страшных пыток в подземелье Корвина. Как он сумел выжить и не сломаться после Элеи?!

Уже у самой лестницы Катрина остановилась. Ногти впились в ладони.

Струсила. Глупо струсила. А ведь до этого она питала к нему теплые чувства. Да что там теплые, Катрина была от него практически без ума. А ведь Нэйт все тот же человек, а все, что она сегодня увидела, произошло десять лет назад.