Перворожденный
Шрифт:
— Да хоть к этой перчатке. Картотеки что-то не наблюдается.
— Попробую, — согласился Финистер и извлек из кармана золотой кулон.
Нэйт удивленно моргнул.
— Это еще что?
— Кулон моей матери. — Эрик бережно переложил украшение из одной ладони в другую.
— Мы шастали тут день и ночь, чтобы принести сюда… кулон?!
Финистер бросил на него гневный взгляд.
— В книге сказано, я должен принести нечто важное именно для меня.
Этим королям, похоже, заняться больше было нечем, кроме как собирать
— Клади тогда, не тяни, — поторопил нетерпеливо.
Эрик пожал плечами и аккуратно положил кулон на полку рядом с перчаткой давно забытого в веках рыцаря.
Мигнул свет.
Нэйтан ахнул от резко вернувшегося ощущения своего дара.
— Черт-те что, — прокомментировал. — Сматываемся. — Ухватил друга за плечо и переместился в его кабинет. — У-ух, — выдохнул, — никогда больше не спущусь ниже нижнего этажа, — пообещал королю, — и не проси.
Рассмотрев друга, а потом опустив глаза на себя, Нэйт рассмеялся: они были в грязи, пыли и паутине, а у величества это безобразие еще и венчала корона. Взмахнул рукой, возвращая им обоим приличный вид — мыться и переодеваться было бы слишком долго.
— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Эрик, снимая и кладя корону на стол. Похоже, чистая одежда не слишком-то его обрадовала. — Ну что, пошли всех порадуем, что вернулись и съедим все, что попадется под руку?
— Угу, — согласился Нэйтан, — сейчас. Только…
Он дотронулся до кольца, которое в подземелье не работало, как и весь его дар. Нужно был проверить, что от Лиссаны не было вызовов, чтобы быть спокойным.
Но вызовы были. Много. Десятки вызовов.
Сердце рухнуло куда-то вниз. Он успел лишь заметить испуганный взгляд Эрика, когда тот увидел выражение его лица, но в следующее мгновение уже переместился.
Все как в тот раз — снова все разбросано и разбито. За ночь успел выпасть первый в этом году снег, и двор был истоптан множеством ног.
Лиссаны не было.
Нэйтан взбежал по ступенькам крыльца, ворвался в дом, надеясь, что после «увеселительной» прогулки в подземелье магическое зрение его подводит. Но нет, в доме все было также перевернуто — и пусто.
Выскочил на улицу и, уже спустившись по ступенькам, обернулся на дверь. Он так быстро забежал в дом, что не заметил нарисованный на ней красной краской перевернутый основанием вверх треугольник — знак Инквизиции.
Нэйтан выругался. Ну он им устроит, когда доберется!
Лиссана не ощущалась на расстоянии, но, должно быть, это из-за антимагических браслетов. Нэйтан переместился к элейскому отделению Инквизиции, но дверь оказалась заперта, а в целом здании никого не было.
Вот теперь по спине пополз холодок — обстановка неприятно напомнила Гоху, в которой Нэйт чудом успел спасти Эрика. Он окинул внутренним зрением город — так и есть: большинство жилищ
Если хотя бы волос упадет с головы Лиссаны…
Он был на главной площади Элеи всего раз, но без труда переместился в самый ее центр. Прямо к помосту, на котором был установлен столб для казни через сожжение.
Тук…
Удар сердца, и время будто замедлилось.
Тук…
Обгорелое тело женщины на уже еле тлеющем костре.
Тук…
Запах горелой плоти.
Тук…
Обрывок чьей-то речи, произнесенной женским сварливым голосом: «А неч-ча чужих детей губить!..»
Тук…
Нэйтан не знал, как оказался на помосте: запрыгнул или переместился, — не помнил. Запомнил шагнувшего к нему инквизитора, уже раскрывшего рот для отповеди, и свою выброшенную вперед руку, после чего человек в красном балахоне превратился в горстку пепла.
Люди закричали: кто-то испуганно, кто-то восторженно.
Нэйтан шагнул прямо в догорающие угли. Обуглившиеся цепи, держащие безжизненное, черное, обгоревшее тело, рассыпались в прах. Он не помнил, как уничтожил их, не осознал, дар как будто сработал сам.
Она упала ему в руки. Горячая.
Он не успел на полчаса. Какие-то полчаса.
Не успел…
Лиссану сложно было узнать, но это была она. То, что от нее осталось. От нее и ее ребенка. Их ребенка.
Если бы Лиссана была обожжена, изувечена, ранена, он бы спас ее. Исцелил бы ценой всего своего магического резерва, отдал бы все, что у него было, лишь бы ее спасти — жизнь бы отдал. Он мог практически все, но не возвращать к жизни умерших. Что угодно — но только не то, что ему было по-настоящему нужно.
Все блоки куда-то подевались. Чужое сознание било в него со всех сторон: любопытство, страх, удовлетворение, желание продолжения представления, праведный, по их мнению, гнев. Люди пришли сюда посмотреть казнь лесной ведьмы, погубившей дочь одной из горожанок, и они были довольны тем, что увидели.
Нэйт не хотел, не просил, однако чужие воспоминания лились на него водопадом против воли: как «ведьму» тащили инквизиторы, как она кричала, что ни в чем не виновата, как сжимала кулон на своей шее… Как кричала, когда горела. Кричала…
Даже сейчас, видя появившегося незнакомца, на их глазах одним движением спалившего инквизитора и склонившегося над казненной, они не уходили. Люди ждали продолжения, жаждали зрелища.
Театр, развлечение — вот что для них человеческая смерть.
Она умирала на их глазах, а они смотрели. Обсуждали, делились впечатлениями, смеялись…
Нэйт стоял на коленях перед мертвым телом, когда его руки затряслись.
Развлечение…
Он полностью контролировал свой дар с пятнадцати лет. Именно тогда его глаза в последний раз наливались серебром. Позже, стоило почувствовать холод в глазах, Нэйт тут же блокировал привлекающее внимание свечение.