Первозимок
Шрифт:
Теперь - назад!
Неслышно подбежала к черному зеву колодца, нырнула по скобам вниз и, когда почувствовала, что связывающая ее с оврагом бечева напряглась, несколько раз изо всей силы дернула...
Бечевка быстро - виток за витком - заскользила прочь от нее. Ее вытянули в овраге, может быть, Василий Антонович, может, Никита...
Галка поползла, уже не обремененная миной, засунув фонарик в карман, не обращая внимания на то, что попадалось ей под руки, обдирая ватные брюки на коленях, обдирая ладони, - скорей, скорей к желанной
Ее за руки выволокли из трубы: за одну - Никита, за другую - низкорослый мужчина, которого Василий Антонович называл Сергеем.
Галка упала на землю, но Василий Антонович тут же поднял ее, встряхнул и поставил на ноги.
– Быстро сбрасывай все с себя! Переодевайся! Быстро!
Двое мужчин уже опять закладывали трубу огромными комьями земли. Никита помогал им.
– Быстро!
– повторил Василий Антонович.
– Мы не смотрим!
В горле у Галки хрипело, губы обжигало дыханием, пока она сбрасывала телогрейку, ватные брюки или то, что от них осталось, валенки. Торопливо надернула свою одежду.
– Теперь уходите!
– скомандовал Василий Антонович.
– Мы тут доделаем все, как надо, а вы уходите! Идите, как шли сюда, огородами! У вас еще почти полчаса!
– И, обернувшись, участливо опросил: - Все в порядке, Галчонок?!
– В порядке!
– выдохнула плачущая Галка.
– Молодец! Так и должно быть!
Они с Никитой всю дорогу почти бежали, держась за руки. А возле дома она более или менее пришла в себя. Остановилась возле сарая.
– Все...
– сказала Галка, отнимая у Никиты руку.
– Чего ты?
– спросил Никита, заметив, как ее трясет.
– Страшно немножко... в дом идти...
– Давай я с тобой побуду.
– Нет, тебе лучше не заходить!.. Тут встретимся.
Дома Галка на ощупь, чтобы не зажигать свет, подбросила несколько полешек в печь, быстро вымылась, чтобы избавиться от преследующей ее вони, и когда заварила себе малиновый чай - окошки вдруг вспыхнули ярким светом и всю избу встряхнуло от мощных, один за другим нарастающих взрывов со стороны спиртзавода...
Галка налила себе полную чашку...
Белела в темноте на углу стола эмалированная кружка, из которой пил Штольц...
В последний раз пил. Ну, что ж, ведь Галка не звала его в гости... И в свой дом не звала... Чтобы он разлучил ее с отцом, с матерью... Чтобы такие, как он, а может, и он сам жгли деревни, убивали и вешали людей, как повесили в первый день оккупации председателя сельсовета дядю Василия.
Галка неожиданно опять заплакала и добавила себе в чай ложку бабушкиного настоя, чтобы успокоиться и уснуть.
Приговор приведён в исполнение
Щуплый, с большущими серыми глазами на маленьком лице, узенькими плечиками, Евсейка Торопыгин всего и всех остерегался... Да и было отчего.
Заступиться за Евсейку с братом Павликом некому. Отец их, раненный на войне с белофиннами,
Евсейка и Павлик слышали, как, собравшись после похорон, подруги матери, тоже все одинокие, так как проводили недавно мужей на новую войну - с гитлеровцами, обсуждали судьбу сирот. Кто-то из женщин обронил: «Так или иначе надо поставить в известность милицию».
– Слыхал, собираются заявить о нас, - испуганно сказал Евсейке Павлик.
– Придут, заарестуют, что тогда?
– Надо бежать!
– решил старший брат.
– Хата наша завалюха, чего ее стеречь? Подадимся на лесопилку.
И братья убежали в дальний конец большого села Каменки, устроили себе жилье в заброшенном, зато рубленном из смолистых сосновых бревен сарае при лесопилке.
Для своего возраста хлипкий на вид Евсейка не был слабым. С любым из сверстников мог потягаться, беря не столько силой, сколько выносливостью.
Кто мог бы, как он, укрыв Павлика захваченным из дому барахлишком, ночевать зимой в сарае почти раздетым? А напиться воды из проруби при тридцатиградусном морозе и не схватить даже насморка?.. Евсейка мог.
Одень в нехитрую Евсейкину одежду хотя бы вот толстощекого Тюльнева, которого Евсейка называл Морданом, - тот через полчаса затемпературит. А Евсейка всю зиму проходил одетый кое-как: не ждали они зимы с Павликом, не готовились к ней. И не за себя, а за брата беспокоился он. Рожденный годом позже Евсейки, Павлик был, наверное, в хворую мать. А Евсейка в отца пошел, в красноармейца.
Выходить брата - главная забота Евсейки, потому что ему самому всего на земле хватит. Самое главное, наверное, это родиться. А уж тогда... Хорошо все-таки жить на земле! Солнце есть, зелень есть, рыба в речке... Что еще человеку надо?.. Да и милиции они, как убедился Евсейка, в общем-то зря так боялись.
Обо всем этом и думал он, возвращаясь с ночной рыбалки. За спиной у него болталась увесистая снизка окуней, плотвы и красноперок с поблекшими плавниками.
Сейчас они наварят с Павликом ухи в тени заброшенного сарая, близ давно уже не работающей лесопилки, наедятся досыта, и он доспит: проведенная возле реки ночь была почти бессонной.
Война - та, прежняя - вошла в жизнь Евсейки жгучим осколком в груди отца. А новая, хоть и напугала поначалу, потом, пока шла где-то далеко, в чем-то даже помогла Евсейке и Павлику. И главным образом, потому, что люди стали заметно добрее.
Не далее как пару недель назад Евсейку зазвал к себе старик Михеич и, наделив продуктами, приказал своей невестке:
– Отбери что-нибудь у детишек своих из одежды для сирот.
Невестка помедлила. Михеич прикрикнул на нее:
– Не жадничай! Война идет. Сиротам все помогать должны...