Первозимок
Шрифт:
– Пора! Все сны проспите.
Машина уже стояла на улице, неподалеку от дома, но ни полюбоваться ею, ни посмотреть, как заводят мотор, Петька с Сережкой не удосужились.
Оба сонно забрались в кузов, пристроились между бабушкой и запасом чурок в углу, и как только машина тронулась - опять уснули.
Бабушка прикрыла их фуфайкой, подставив вместо подушки для их голов свои колени.
Зато уже на месте, когда полуторка остановилась, они оба вскочили бодрыми, отдохнувшими.
Стадо расположилось в лощине. Большинство овец полеживало. Редко
Люди, приехавшие вместе с бабушкой, Серегой и Петькой запастись бараниной к Ноябрьским праздникам да и к Новому году, который был тоже не за горами, - как-то легко, сразу находили в отаре собственных животных и, вцепившись руками в густую шерсть, валили их наземь, чтобы связать ноги.
Но Сережка и Петька, озираясь вокруг, искали глазами другое...
А бабушка хлопотала о своем:
– Мне без Савелия нашего валуха враз не найти, - беспокоилась бабушка.
– Лежачие не хромают...
Но и дяденьки Савелия не было видно. Подошел его четырнадцатилетний помощник в картузе, с кнутом через плечо, которого звали Егором - это Петька знал, хотя Егор был из другой деревни.
– Три метинки на наших вдоль уха...
– объяснила Егору бабушка.
Егор ушел куда-то в глубь отары. Встревоженные овцы начали подниматься, заблеяли, забеспокоились...
Сережка молча поглядел на друга и тоже исчез вслед за Егором.
Среди овец редко-редко то там, то здесь вдруг мелькали собаки. Но все это были самые обычные дворняжки: пятнистые, с хвостами - то в кольцо, то свалявшимися от грязи и шерсти, малорослые...
Егор вскоре вернулся, по-мужски легко неся на плечах основательно раздобревшего на затянувшейся пастьбе валуха, положил его, придерживая, на траву, и бабушка торопливо перевязала тряпицами ноги слабо сопротивляющегося животного. Потом распрямилась, удовлетворенная, глянула через плечо на овец в лощине, на Петьку.
– Покарауль тут...
– немножко виновато сказала она.
– Посиди, походи. А я на овечек гляну. И Петька остался один.
Куда-то ушло, как испарилось, вчерашнее веселье, стало даже непонятно, чему так радовались с Сережкой... И утренняя бодрость тоже поубавилась.
Валух время от времени пытался вскочить на ноги. И хотя они были связаны у него, Петька все-таки на всякий случай вынужден был придерживать его за шерсть, легонько прижимая к земле.
Люди, приехавшие по разным причинам с полуторкой, разбрелись по всей лощине.
А Сережки не было - как сквозь землю провалился... Может, рыскал где в другом конце отары.
Вдалеке появилась уже возвращавшаяся бабушка. Петька, сидя на корточках, смотрел в ее сторону, когда что-то тяжелое с маху навалилось на его плечи и шумное, горячее дыхание опалило Петькин затылок, а когтистые лапы легли сквозь ватник будто прямо на его голые плечи.
– Расхват!
– заорал Петька и, легко пересилив не оказывающего сопротивления пса, откинулся на спину.
Расхватик...
Пес
Опершись мощными, растопыренными лапами по бокам Петькиной груди, Расхват торопливо, жадно облизывал его лоб, щеки и норовил обязательно лизнуть в губы.
– Хватит, Расхват! Хватит!
– кричал, сопротивляясь и радостно хохоча, Петька. И обхватил Расхвата за шею, чтобы подняться.
– Ты меня уже всего обслюнявил!
Люди, прервав свои дела, невольно все обратили внимание на огромную собаку и мальчишку, будто ошалевших от радости встречи.
Бабушка подошла и, почему-то грустно улыбаясь, тоже остановилась над ними.
– Ваш, что ли?..
– спросила ее одна из женщин, кивнув на Расхвата.
– Был наш...
– ответила бабушка. Потом добавила с гордостью: - А может, наш и есть!
А Петька и Расхват кувыркались, вскакивали, вновь падали и боролись: то одолевал и сверху оказывался Петька, то одолевал Расхват... Когда он вставал на задние лапы, то оказывался гораздо выше Петьки.
– Ишь какой ты вымахал!
– нарочно возмущался Петька.
– А все маленьким прикидывался!.. Вкусненького просил!..
– И, вытащив из кармана взятый на завтрак хорошо промасленный блин, Петька сунул его в пасть Расхвату.
Расхват, одним махом заглотнув его, сладко облизнулся.
– Ишь жадина!
– попрекнул его Петька.
– И блин съел один, в фуфайку мне чуть не изорвал... Это тебе-то я в бутылочке молока носил? Тебе небось теперь целую бочку сразу надо! Вило-здоровило...
– обозвал его Петька никогда не слыханной присказкой.
– У тебя уж не носки теперь, а валенки белые на лапах...
Катаясь в шутливой борьбе, они переместились на край поляны, вплотную к давно безлистым кустам. Здесь Петька, изрядно уморившийся в борьбе, присел. И начал вспоминать всю Расхватову жизнь: и как он не слушался иногда, и как учиться частенько не хотел, будто не понимал хитрый пес, что ученье - свет, а неученье - тьма...
Расхват сначала тоже сел, внимательно слушая своего наставника. А потом, когда понял, что Петька будет говорить долго, лег на живот, вытянув перед собой огромные лапищи и время от времени кивая, словно бы в знак согласия, потому что вокруг носа его крутилась невесть откуда взявшаяся в эту пору муха или какое-то другое навязчивое насекомое.
– Не соврал дяденька Савелий, - наконец заключил Петька, - здоровенный вышел из тебя пес - что бугай... Безрогий только.
Расхват словно бы понял, что воспоминания кончились, придвинулся на животе ближе к Петьке и умастил свою лобастую, клыкастую морду с белым треугольником на Петькины колени.
Положив руки на лоб и мощную шею Расхвата, Петька нежно гладил его.
А тот, как всегда, норовил в знак благодарности лизнуть, когда ему удавалось, ладонь или Петькин локоть, мягко захватывая зубами его руку под телогрейкой...