Первые радости (Трилогия - 1)
Шрифт:
Парабукин молча стоял у занавески. Лицо его было недвижно, он следил за женой в окаменении страха. Вдруг взглянув на него, Ольга Ивановна оборвала речь, быстро шагнула к нему и прижалась щекой к его груди - все еще широкой и большой.
– Не бойся, Тиша, - сказала она, схватив и сжимая его руки, - бояться нечего! Я обо всем подумала. И поговорила, с кем надо. Пойдем все вместе. Оденься и ты.
Она дала ему чистую косоворотку с вышивкой, прибереженную про черный день в сундучке, и он покорно сменил рубашку и надел стеганый рыжий пиджак,
Ольга Ивановна, отряхнув и пристроив себе на темя слежавшуюся шляпку голубого фетра с канареечным крылышком, дрожащими пальцами натянула резиночку под узел волос на затылке и, подняв на руки Павлика, пошла впереди. За ней - озабоченными, маленькими и строгими шагами - двинулась Аночка и робко последовал муж. Ночлежка провожала их серьезно, как будто поняв, что смешной праздничный наряд женщины извлечен из-под спуда как последнее оружие нищеты против жестокости мира. Только приняв жизненно важное решение, Ольга Ивановна могла обратиться за подспорьем к своему счастливому, но уже позабытому прошлому. Никто не проронил ни слова, пока Парабукины шествовали между нар. И только когда их шаги затихли на лестнице, плотник, уложив в ящик свои рубанки, стамески и сверла, вздохнул:
– Завьет теперь горе веревочкой наш батя!..
Парабукины поднялись по взвозу и обогнули угол. Не доходя до калитки школы, Ольга Ивановна спустила Павлика на землю, одернула на нем рубашечку, пригладила выпущенные из-под самодельной шапочки светлые, по-отцовски курчавые волосы и взяла его за ручку. Он уже ходил. Переваливаясь, загребая одной ножкой, он боком потянулся за матерью.
Поравнявшись с калиткой, Парабукины не вошли во двор, а, сделав еще два-три медленных, неуверенных шага, остановились перед воротами, которые стояли настежь.
Подле квартиры Веры Никандровны ломовой извозчик кончал нагружать воз мебелью и узлами. Неотъемлемая вершина таких возов - самовар уже сиял между ножек перевернутого стула. Извозчик перекидывал через гору погруженного скарба веревку и натягивал ее, продев конец под грядку телеги и упершись ногой в колесо. Вера Никандровна вышла из дому с двумя лампами в руках. Не могло быть сомнения: она уезжала с квартиры.
Ольга Ивановна пугливо взглянула на мужа. Он уже разгадал ее намерения и понял, что они терпят крах, но молчал. Она сорвалась с места, волоча за собой отстававшего Павлика.
– Милая, - воскликнула она, кивая Вере Никандровне с восторженной приветливостью, - а мы - к вам!
Она выдвинула перед собой Павлика, словно уверенная, что именно он - в шапочке и тесемочном пояске, на своих ненадежных, еще не выпрямившихся ножках - даст исчерпывающее объяснение всему, что происходило.
– Мы - к вам, простите нас, пожалуйста! Я бы ни за что не посмела. Но ведь вы, в разговоре, - помните?
– сказали, что уж если нас выгонят из ночлежки, то вы дадите нам как-нибудь приютиться. Так вот, милая Вера Никандровна, Мешков выкинул нас, несчастных, на улицу, как мы есть.
Она повела
– Но ведь вы видите, - в смущении проговорила Извекова, показывая глазами на лампы, которые неудобно прижимала к бокам.
– Да! Что это такое? Куда это вы?
– стараясь изобразить непонимание, вопрошала Ольга Ивановна.
– А меня, собственно, тоже выгнали.
– Кто же это посмел?
– Ах!
– улыбнулась Вера Никандровна.
– Все так просто! Попечитель учебного округа приказал перевести в другое училище. Я переезжаю на край города, в Солдатскую слободку.
– Господи! Да как же это возможно?
– Почему не возможно? Сын у меня в тюрьме, - какое же я могу внушать доверие?
Она сказала это с безропотной горечью и так убежденно, что Ольга Ивановна невольно протянула к ней руки, вместе с тем оглядываясь на мужа, словно призывая его к сочувствию.
– Тиша! Мы бы ведь помогли Вере Никандровне перебраться на новоселье, правда? Да ведь сами-то мы в каком положении! На мостовой, прямо на мостовой очутились!
– А что ж, на мостовой!
– презрительно сказал Парабукин.
– Привыкать, что ли?
– Да ведь - дети, дети!
– с мольбой выкрикнула Ольга Ивановна.
– Нет, нет, спасибо вам, не беспокойтесь, я сама, - сказала Вера Никандровна, утешая и как будто извиняясь.
– Справимся, не впервой, - вдруг громко протянул извозчик и сдернул с загривка лошади конец вожжей.
– Тронулись, хозяйка!
Неожиданно Аночка бросилась к Вере Никандровне и, схватив за подставку лампу, так же торопливо, как мать, забормотала:
– Я понесу, дайте мне, дайте! Я провожу. Я пойду с вами. Дайте, ну дайте, пожалуйста!
Она тянула и тянула лампу, силясь вырвать ее, а Вера Никандровна крепче и крепче прижимала лампу к себе, глядя на девочку вспыхнувшим, горячим взором. Нагнув голову, она поцеловала Аночку в лоб и шепнула с нежностью:
– Не надо. Пусти. Оставайся с мамой. Хорошо? Как-нибудь потом придешь ко мне.
Она быстро обратилась к Ольге Ивановне:
– Вы простите, что не могу вам помочь: на новой квартире у меня всего одна комнатка. Но если желаете, Аночка может поселиться у меня. Я возьму ее с радостью.
– Ах, ну что вы! Как же это можно?
– завосклицала Ольга Ивановна, вытирая слезившиеся глаза кулачком.
– Мы вовсе не хотим быть вам в тягость. Зачем же? Да и Аночка - моя единственная подмога, как же я без нее?! Вот если позволите, может, мы поселимся пока тут, на этой вашей квартире? Пока не найдем угол. Право! Ну, хоть бы на денек-другой. Пока квартира пустая, а?
– Квартира эта не пустая: сегодня сюда приедет новый учитель.
– Ах, господи! Как это все... право! Ну а что вы думаете, - с ожившим приливом решимости спросила Ольга Ивановна, - что вы думаете, не пойти ли нам со своим горем к дочке Мешкова?