Первые шаги
Шрифт:
Колышкин чуть отступил и оглянулся назад, поманив рукой, и через минуту перед Катей оказался Григорий. Она почти без памяти повисла у него на шее.
— Ты, Гриша, не торопись, побудь до света дома-то, мы покараулим, — шепнул Колышкин Григорию, кивнув головой в сторону забора. — Никого близко нет, мы все осмотрели. А коль сунется… — он жестом показал, что шпиону не сдобровать.
Григорий поднял жену и с ней вместе вошел в сени. Прижимая ее к себе одной рукой, он другой закрыл дверь, запер засов, в темноте нашел губы жены
— Радость моя, счастье, как же долго я не видел тебя! — шептал он.
—. Ну, пойдем в избу, пойдем! Замерз, поди, голодный? — торопила Катя, прижимаясь к мужу и не давая ему идти вперед.
Григорий рассмеялся.
— Сама же не пускаешь!
Катя ответила радостным смехом. Она еще не успела подумать о том, как явился Гриша домой, почему надо тише говорить. Радость горячей волной захлестнула сознание.
— Поди, Катюша, закрой плотнее окна, зажги свет, тогда и я войду, — шепотом говорил Григорий, по-прежнему не разжимая рук.
— Сейчас! Пусти только! — прошептала Катя. — Ты убёгом? — вдруг поняв все, спросила она.
— Да, разрешения у начальства не спрашивал…
Катя кинулась в кухню, завесила окна и зажгла свет. Григорий, войдя в комнату, пристально огляделся вокруг. Пять лет не был, а ничего не изменилось.
С лежанки свешивались ноги сыновей. Он было кинулся к ним, но сразу остановился. Надо прежде обо всем договориться с Катей. Катя хлопотливо собирала на стол. Потом налила воды в умывальник и с полотенцем, вынутым из сундука, подошла к мужу.
— Умойся, Гришенька, да сядем, поедим и поговорим обо всем, а потом их разбудим. Да ты еще и не разделся?
— Сейчас, Катенька!
Григорий снял армяк из грубошерстного сукна. Под ним оказалась серая крестьянская рубаха, подпоясанная шнурком, и бумажные темные порты. Он долго гремел рукомойником, смывая с наслаждением застарелую грязь. Затем, сев за стол, сказал:
— Убежали мы с Алешей. Он подался в Россию, а я — сюда. С Федотом не могли связаться, далеко его загнали…
— А ты ешь вперед, потом расскажешь, — перебила Катя, подвигая ему тарелки.
— Признаться, последние дни, кроме сухого хлеба, ничего не видел. Опасался, что не удастся до вас добраться. Жить-то мне вряд ли придется здесь, а повидать больно хотелось… Ну, как жила, как дела у вас?
— Ешь, а я буду рассказывать, — просила погрустневшая Катя.
Григорий не заставил себя просить.
Катя рассказала мужу обо всем, что пережили они с того момента, как тронулся поезд со станции, увозивший его с Федотом и Семиным, но старалась смягчить особо тяжелое: Грише-то ведь не легче было. Григорий смеялся, слушая о похождениях старшего сына.
— Вот, стервец! Отцовскую честь берег крепко! — проговорил он, с любовью взглянув на торчавшие ноги Саши.
— Саша-то уж подручным вместе со Стенькой Мухиным в депо работает. Связной наш! — с гордостью сообщила Катя.
На губах Григория
— Пожди, Гришуня, самое тяжелое еще не сказала, — остановила Катя. — Прав был Антоныч, Вавилов-то предатель в охранке работал, «Вербой» звался, — сказала она.
— Как узнали? Убили ирода? — яростно вскрикнул Григорий.
— То-то, что нет! В Москву уехал, — ответила Катя и подробно рассказала о ночном посещении Савина. — Первыми он продал Нюру с Надей, потом тебя, Федота и Семина, а затем Алешу и других…
— Не скроется, подлец, везде найдем! Алеша дал один адрес, туда сообщим, — уверенно бросил Григорий. — Ну, а купец-то чего ради нам помогать вздумал?
— Говорил он, что и ему злодей большое горе причинил и что верит — мы найдем и расплатимся. Жена у него перед этим неожиданно умерла, поговаривали, что отравилась, и в этом виновен был «Верба». «Вам, говорил, я чужой, а в то, что отплатите подлецу, верю».
— Правду, значит, сказал, — протянул Григорий.
— А ты сколько у нас пробудешь? — задрожавшим голосом спросила Катя.
— Часа через три уйду к Хасану. Дома-то ночевать нельзя. Вечером завтра встретимся у Степаныча, пошли к нему Мишу известить, там обо всем посоветуемся, — задумчиво ответил Григорий и попросил: — Побуди ребят. Да чтоб не закричали.
Катя пошла за печку.
— Сашенька, Миша! Проснитесь! Радость у нас… Да только потише.
Саша открыл глаза, взглянул на мать и сразу скользнул из-за печи.
— Тише, чтоб кто не услышал! — задерживая его за руку, шепнула мать.
Увидев отца, Саша кинулся к нему на грудь; рядом с отцом он тонкий, как молодое деревцо, но почти ровный с ним ростом.
— Папаня! Я знал, что ты к нам приедешь, — шептал он, весь дрожа от волнения.
— Пока, сынок, ненадолго, а после и совсем вместе будем. Хороший мой, товарищ! — целуя русую голову сына, тихо говорил Григорий.
В слово «товарищ» он вложил все: и что знает о работе сына, одобряет его, гордится им. И Саша понял. Он спрятал на груди отца покрасневшее от счастья лицо.
— Папанюшка! А я во сне видел тебя, и ты пришел, — зашептал Миша, кидаясь к отцу, беленький, вихрастый, разгоревшийся от сна и радости.
Григорий выпустил из объятий старшего сына и, как когда-то давно, подхватив Мишу, поднял его. Миша счастливо засмеялся и сейчас же ладошкой прикрыл рот: нельзя!
Погасив свет, все вместе сидели на теплой лежанке и шептались. Миша не выпускал руки отца. Сейчас он чувствовал себя равным со всеми: хоть и маленький, а тоже революционер. Теперь он может сказать и про себя: «Рабочие не сдаются». Пусть его разрежут на кусочки, но тайны он никому не выдаст.