Первые шаги
Шрифт:
Аким при последних словах поднял голову и помутневшими глазами посмотрел на брата. Верно! Последнюю радость захотел отнять, детей осиротить хотел. Много зла всем и ему отец наделал, а все же, видно, жалел его, умирая предупреждал. И вдруг среди растерянных мыслей всплыла одна ясная: не согласись эта ведьма отравить мать, ничего бы этого не случилось.
Покачиваясь, он встал и направился к дверям.
— Куда ты, Аким? — всполошился Демьян.
— Муторно мне! Пойду пройдусь, темень — не увидят. Друг ты мой единый, брат! Павел —
Демьяну вспомнилась ночь, когда после посещения знахарки метался он по снежному полю. «Пусть прохладится, легче ему станет», — подумал и не стал удерживать брата. Опустившись на скамью, Демьян задумался о Павле, которого раньше любил больше, чем старшего. Сейчас он чувствовал к нему отвращение. «Хуже отца стал», — думал он.
Аким пошел в конец села, где жила старая Еремеевна, еще не зная зачем. Подойдя к землянке знахарки, он постучал в окошко.
— Кабы не она, кабы не она… — шептал, направляясь к калитке.
Еремеевна после испуга долгое время вечерами никому не открывала, но постепенно страх проходил, надо было зарабатывать на жизнь, а платили больше вечерние посетительницы, и снова на легкий стук в окно она начала гостеприимно открывать двери сеней.
Услышав стук, старуха и на этот раз вышла во двор.
— Кто там? — окликнула она дребезжащим голосом.
Аким метнулся к ней.
Он заговорил с знахаркой глухим, но спокойным голосом:
— Дельце к тебе, Еремеевна, маленькое есть. Признала, поди?
Еремеевна открыла рот, но ничего не отвечала. Аким легонько втолкнул ее в сенцы и задвинул засов. Старуха, двигаясь, как лунатик, молча пошла вперед, и только когда вошли в избу, она наконец ответила, словно проснувшись:
— Признаю, батюшка Аким Петрович, признаю. А когда ж ты приехал-то?
— Вечером. И к тебе сразу с поклоном пришел, — как-то чересчур весело ответил Аким. Теперь он уже знал, что старуха утра не увидит…
— Да чем же я, батюшка, помогу тебе? В городе-то, поди, доктора лечат, — совсем оправившись от испуга, заговорила старуха.
Аким перебил ее:
— Доктора лечат, а мне тех порошков надо, коими ты маманьку стравила. Дай столько, чтоб хватило, да скажи, как давать. Я похлеще отца расплачусь.
Еремеевна оцепенела. «И этот знает!..»
— Нет у меня, не хочу душу губить, за тот грех не отмолилась, — заговорила она, отступая к выходу.
— А ты не притворяйся, коль беды не хочешь, — сказал Аким и, обогнав старуху, толкнул ее на середину избы. — Отцу давала, не моги и сыну отказать. Маманя святая душа была, и то ты не пожалела, а мне для злодейской нужно. Не дашь — сейчас к начальству увезу, на каторгу пойдешь. Отец-то ведь помер, мне жалеть некого…
Еремеевна запричитала:
— Ой, да будь он проклят, твой отец! До каких же пор меня будут мучить за него?..
— За него? — перебил ее Аким. — А ты не могла нам, сыновьям,
Сразу обмякнув от страха, старуха горестно призналась:
— Ох, соблазнилась!
— Так вот, последний раз говорю: дай без обмана — и никто к тебе из нас больше не придет.
Еремеевна медленно двинулась в куть. Достав мешок с травами, она вытащила из него узелок, развязала и положила на стол.
«Ишь, опять для кого-то припасла, — думал Аким, глядя на сероватый мелко толченный порошок. — Избавить от нее село — доброе дело сделать».
Последний затаенный страх перед убийством исчез.
— Хватит тут? — спросил он.
— Коль все дать, сразу помрет. Надо понемногу, незаметно будет, — с профессиональной деловитостью объяснила Еремеевна и принялась распределять порошок на дольки, увеличивая постепенно каждую следующую кучку.
Аким затрясся.
— Дай водички попить! — хрипло крикнул он.
Шаркая черевиками по земляному полу, Еремеевна пошла в угол и вернулась с полной кружкой. Аким хотел отпить, но мысль об отраве удержала, и он просто вылил две трети на пол, потом подтянул к себе тряпицу, смешав вместе отделенные знахаркой кучки, высыпал все в кружку и начал разбалтывать.
Старуха наконец поняла его замысел. Глаза у нее расширились, она хотела закричать и не могла — пересохшая гортань не издавала ни звука. Кинулась было к окну, но запнулась о подставленную Акимом ногу, упала и, дернувшись несколько раз, замерла.
— Я тебя сейчас угощу! — бормотал Аким, поднимаясь с табуретки.
Он наклонился с кружкой, но, увидев остекленевшие глаза и застывший, искривленный рот, отскочил назад и уронил кружку.
— Сама подохла! — изумленно произнес он.
Потом толкнул раз-другой труп ногой и начал озираться вокруг.
— Сдохла ведьма, не успел, — пробормотал мрачно.
Он поднял и положил мертвую на кровать, закрыл одеялом, подтянул табуретку, на нее поставил кружку, бросил мешок с травами. Потом, оглянувшись, схватил серый лоскут со стола, потушил коптилку и выскочил из избы. Выйдя из сеней, он привязал тряпку к внутреннему засову, несколько раз дернул, закрывая снаружи, и пошел прочь от темной хибарки.
Пробирался задами, качаясь, как пьяный. Подойдя к дому брата, увидел свет в комнате родителей и направился прямо в нее.
— Ну, успокоился, братуха? — поднялся навстречу Демьян.
— Я ее хотел вылечить тем лекарством, каким маманю травила, а она от страха сама подохла, — глухо сообщил Аким.
Демьян смотрел на него застывшими глазами.
— Не бойся, никто не догадается, что я там был. Двух злодеев нет, Наталью я прощаю, сам виноват, а Павке его добро попомню, — будто очнувшись от сна, твердо заговорил Аким и неожиданно поклонился брату в ноги. — У тебя одного из всех нас совесть есть. Спасибо за все…