Первые шаги
Шрифт:
Но камни горели тихо, ровно, распространяя приятное тепло, и постепенно жигит расхрабрился — начал собирать все камни вокруг и класть на костер. Но горели только черные.
Горящие камни, черные камни…—запел Опак, выражая свою радость. Теперь он знает тайну черных камней и расскажет всем. Бедняки больше не будут зябнуть зимой в своих землянках, они наберут себе горящих камней…
Случилось это в 1833 году. Двадцать три года роды, кочующие в урочищах
Но весть, плохая или хорошая, не лежит на месте, подобно камню, а летит по степям, как легкий курай.
Дошла весть о горящих камнях до купца Ушакова, владельца Успенского медного рудника, и за двести пятьдесят рублей купил он урочище Караганды, десять верст на десять, у трех баев — Утепова, Кочебаева и Игылыхова. Они назвали себя уполномоченными рода — владельца земли.
Запретил купец беднякам собирать горящие камни. Начали их выкапывать из земли и увозить на рудник.
А через год Ушаков с двумя компаньонами — Рязановым и Зотовым — таким же путем отняли землю у родов, кочующих по Нельде, построили там Спасский медеплавильный завод. Уголь Караганды повезли на завод, а оттуда потянулись в далекий Петропавловск чумацкие обозы с медными кирпичиками — в степном краю появилась горная промышленность.
Добычу угля в Караганде надо было расширять. Вчерашние скотоводы-кочевники, разоренные баями и царскими чиновниками, с обушком и санками полезли в шахты.
Возле угольных ям появились землянки, бараки без окон. В них ютились первые пролетарии из коренного населения. С каждым годом ширился поселок шахтеров, потребность в угле все возрастала, а оборудование — обушок и санки — не менялось. Через тридцать лет на шахтах Караганды работали бок о бок русские и казахи. Условия, в каких жили тогда шахтеры, были настолько ужасны, что возмутили даже уездного начальника. Вернувшись из Караганды, он писал в своем рапорте:
«…Холостые, девушки и семейные помещены вместе. Кубическое содержание воздуха в казармах в три раза меньше нормы. Помещения темные, ветхие, косяки вываливаются, полы с дырами. Перед казармами грязь, нечистоты. Лопаток и метелок для очистки нечистот нет. Провизия лежит вместе с дегтем, в пыли, в грязи.
Хлеб выпекается из затхлой, прогорклой муки, сырой, а продается, как высший сорт, по 25 копеек за булку в заводской лавке, тогда как хороший хлеб в городе стоит 10 копеек.
Денег рабочим не платят совсем, весь заработок остается в руках заводчиков за счет принудительной покупки в лавках.
Медицинской помощи нет. Один фельдшер с радиусом разъезда на 70 верст, да и тот морфинист, которому нельзя доверить больного…»
Однако его рапорт не подействовал ни на кого. Положение не изменялось — год от года богатели заводчики, вымирали от каторжного труда и недоедания рабочие.
Лишь в 1901 году шахтеры Караганды, и русские и казахи, впервые забастовали.
Забастовка подготовлялась долго и тщательно, но
Управляющий копями, узнав, что рабочие не вышли, схватился за рыжую голову.
— Сволочи! Без ножа зарезали! — кричал он визгливым голосом, бегая по конторе, белый от ярости. Хозяева с него шкуру спустят, если завод останется без угля.
Верховой полетел с эстафетой к ближайшему владельцу Рязанову.
«Но и мне нельзя сидеть сложа руки», — думал управляющий. Что же делать? Других рабочих взять негде. Надо сговариваться с этими. Взяв бухгалтера конторы, он отправился к рабочим казармам.
А там в это время председатель стачечного комитета шахтер Топорков читал петицию по-русски и тут же переводил на казахский язык:
— «Мы требуем ввести восьмичасовой рабочий день…» — весть о забастовках в России и о требованиях рабочих докатилась в глухую Караганду.
— Ой-ба-яй! Джаксы! — крикнул кто-то по-казахски из дальнего угла.
— Разве они согласятся? — безнадежным тоном произнес Молотилин, старый рабочий с длинными, обвислыми усами, сидевший за Топорковым.
Евдоким Молотилин хоть и согласился бастовать вместе со всеми, но ему было жаль терять заработок. Мало платят — это да, а сейчас и ничего не дадут.
Топорков быстро повернулся к нему.
— Если все твердо будем требовать, не уступая, то согласятся. Хозяевам без угля зарез сейчас, а кроме нас, работать некому…
— Знаем! Читай дальше! — перебил его молодой звонкий голос.
— «Повысить плату на двадцать пять процентов…» — вновь начал читать Топорков.
— Это значит, чтобы на каждый рубль прибавили четвертак, — негромко пояснил сосед Топоркова, чернявый, смуглый рабочий.
— «Улучшить качество хлеба, снизить цены на продукты и поправить казармы».
Прочитав последние слова, Топорков, остановился.
— У нас все. Может, еще кто чего-нибудь добавит? — спросил он.
— Кабы это приняли, и то хорошо было бы… — протянул вислоусый Евдоким.
Но его перебил тот же молодой голос с казахским акцентом:
— Все выполнят. Не будем работать! Мои братья Мукажан и Азирбай, весь аул нам будут помогать. Утепов — собака! Продал нашу землю купцу…
В открытой двери показалась голова управляющего. Казах замолчал.
— Здорово, ребята! — бодро произнес управляющий. Он решил попробовать договориться по-хорошему.
— Здравия желаем, господин управитель! — проворно вскочив, закричал Евдоким.
Остальные рабочие молчали.
— Что это вы сегодня праздник устроили? Вроде в календаре черное число, — делая вид, что ничего не заметил, заговорил управляющий шутливым тоном.
— Господин управитель! Мы объявили забастовку и, пока наши требования не выполнят хозяева, к работе не приступим, — остановил его Топорков. — Через два часа придем к вам в контору с петицией, а пока вам здесь делать нечего.