Первые шаги
Шрифт:
«Еще бы!» — улыбаясь, думал Валериан. Он же в то время считал себя Суворовым, а звали Волю.
Перед ним как будто потянулась цепочка ребят — это его солдаты. Черноглазый Касым — «адъютант» «Суворова». «Суворов» — он, Валериан. Они идут в горы, где среди леса лежат гранитные камни. Возле самого высокого он ставит караул. Стоять на часах не легко — «Суворов» очень требователен.
Игра продолжалась и тогда, когда он приехал впервые на каникулы кадетом. А вот в следующем году все пошло по-другому.
Ему исполнилось
— Я тоже хочу читать листовки, но не умею, — печально говорил верный «адъютант». Он один был посвящен в тайну.
— Ничего, Касым! Я попрошу маму, она зимой научит тебя, — утешал его Валериан. В этом году он уже считал себя не Суворовым, а революционером…
…Валериан открыл глаза и сел. Возчик, быстро выхватив кнут и махая им над лошадьми, закричал:
— Ну, заснули!
Юноша усмехнулся.
— Это и были первые шаги, — прошептал он с волнением и неожиданно засмеялся. Ему вспомнилось, как он унес потихоньку у матери моток берлинского гаруса и они с Касымом, свернув листовки в трубочки, каждую обвязали гарусными нитками, а потом разбросали под окнами и дверями домов, в солдатской казарме…
«Конспиратор!» — думал, смеясь, Валериан. Гарус выдал его отцу сразу же…
— Веселое знать, что вспомнили? — обернувшись, спросил возчик.
— Да, очень! — ответил юноша и сразу погрустнел.
Отец! Какой он чуткий, но дороги у них разные. «Это ты?» — спросил он тогда и в ответ на его слова: «Да, я!» — сказал: «Иди, мой мальчик, играй!»
Отец мог иметь серьезные неприятности из-за него…
«И сейчас папа поймет меня, поможет уехать в Петербург, освободиться от военщины, — размышлял он. — Тяжелее с мамой!»
Валериану вспомнилось, как сердилась мать, когда, начиная со старших классов, он стал говорить денщикам «вы». «Какой же ты будешь офицер?» — негодовала она. И вот офицером он никогда не будет…
«Милая мама! Такая внимательная к людям, ее любят все, особенно ученики. Она за зиму выучила читать Касыма, а вот денщику сказать „вы“, по ее мнению, нельзя. Так воспитали в гимназии!»
Бессонные ночи, проведенные в Петропавловске, начали давать знать о себе. Валериан вновь прилег, подсунув под голову чемодан и согнув ноги. Взглянув на степь, начинающую покрываться зеленой травой, он вспомнил почему-то о карцере, где сидел за то, что послал протест против январских расстрелов за одной своей подписью, высокомерное, злое лицо кадета Ребрецова, и глаза его сомкнулись.
— Скоро буду в родном городе, маленьком зеленом Кокчетаве, — прошептал он, засыпая.
— Ну что это за озорники! Вот подождите, придет отец,
Десятилетний Саша и восьмилетний Миша, не обращая внимания на слова матери, продолжали бороться. Саша несомненно был сильнее, но не мог справиться с младшим братишкой, более подвижным и ловким, чем он. Они оба запылились с ног до головы, поочередно падая на дорогу; а иногда и оба сразу; наконец, устав от возни, измазанные, раскрасневшиеся, подошли к ней.
— И вовсе папа не станет стегать ремешком! — задорно произнес старший. — Он говорит, что рабочие должны уметь бороться…
Катя засмеялась.
— Смотри-ка, какие борцы! Откуда только слов-то набрали…
— Да папа же с дядей Алешей так говорили, — перебил ее Саша.
Мать озабоченно покачала головой. «И когда успел подслушать? Вдруг еще кому вот так скажет…»
— Глупенький! Они же взрослые и борются не на пыльной дороге, — ответила она и, забеспокоившись, добавила: — А болтать так не следует.
— Я тебе сказал. Чужим и Мишка не скажет. Мы не маленькие, — успокоил ее Саша.
Миша шмыгнул носом, будто подтверждая слова брата, но увидел идущего отца и кинулся к нему навстречу. Григорий подхватил сына и, смеясь, побежал с ним к жене.
— Что ж ты борца-то на плечо сажаешь? Он ведь у нас уже большой, учится бороться и побеждать, — окинув ласковым взглядом мужа с сынишкой, пошутила Катя и рассказала мужу о словах Саши.
— Правильно, богатыри! — подтянув к себе старшего сына, сказал Григорий, продолжая смеяться. — Кто ж у вас победитель? Сашка, наверно? Он ведь старший.
— И вовсе не он! — обиженно протянул Миша, сидя у отца на коленях.
— Ого! Младший, значит, не хочет старшему уступать? — улыбнулся Григорий. — А ну-ка, со мной оба поборитесь! Справитесь?
Ребятишки с восторженным визгом повисли на отце, уцепившись с двух сторон.
Катя поднялась с завалинки.
— Пойду ужин собирать. Идите, борцы, мойтесь. И не поймешь, на ком больше грязи.
— Вымоемся, мать, не брани! — подхватив сыновей под мышки, Григорий пошел вслед за женой.
Скоро вся семья сидела за ужином. Ребята чинно хлебали окрошку с молодой картошкой, свежими огурцами и зеленым луком.
Когда встали из-за стола, Григорий попросил жену:
— Сходи, Катя, за Надей, я ей гостинец принес. А мы немного почитаем, да и на боковую.
Катя быстро взглянула на мужа и, ни о чем не спрашивая, повязалась платком и ушла. Ребята принесли книжки.
— Подождите. Непорядок! Надо со стола убрать, — остановил их отец.
Саша принес воды в ковше и начал мыть ложки, Миша сбегал за полотенцем. Григорий шутил с ребятами, поддразнивал их, и они не переставая звонко смеялись. Отец редко так рано приходил, чаще всего они уже спали к его приходу.