Первый Инженер Император. Новые рубежи – ІІІ
Шрифт:
Я улыбался, глядя на все это. Да, это было не высокотехнологичное шоу из моего времени, не сверкающий огнями мегаполис. Но в этой простоте, в этой искренней радости было что-то настоящее, что-то, что давно утерял мой мир, погрязший в виртуальной реальности и погоне за бесконечным потреблением.
Здесь люди радовались простым вещам — хорошей погоде, обильному урожаю, возможности встретиться, пообщаться, забыть на время о тяготах и опасностях, которые подстерегали их на каждом шагу.
Мой взгляд скользнул к помосту, возвышавшемуся в центре ярмарочной площади. Профессионально сколоченный из крепких
Алексей Петрович, в парадном темно-синем камзоле, расшитом серебром, выглядел как всегда элегантно и сдержанно. Он о чем-то негромко беседовал со своим соседом, время от времени делая глоток из резного кубка, который слуга почтительно наполнял ему вином.
Олег Святославович Романович, напротив, был облачен в более практичный, почти военный наряд — кожаный колет, украшенный мехом, и широкие штаны, заправленные в высокие сапоги.
Его густая русая борода была тщательно расчесана, а в глазах, обычно суровых, сейчас плясали веселые искорки. Он громко смеялся, что-то рассказывая Долгорукову и размахивая своим кубком, из которого то и дело выплескивалось темное, как смола, пиво.
Два разных человека, два разных подхода к власти. Но сегодня они были здесь вместе, символизируя начало новой эры для этих земель. И я, стоя здесь, на краю этого праздника жизни, чувствовал себя причастным к этому великому, историческому моменту.
Пусть моя роль была пока скрыта от большинства, но я знал, что именно мои знания, мои идеи, мои планы по освоению Севера и возрождению технологий легли в основу этого союза.
Внезапно теплые, нежные ладони легли мне на глаза, погружая мир в приятную темноту. Я не вздрогнул, не напрягся. Аромат полевых цветов и тонкий, едва уловимый запах масла для волос, который я уже успел запомнить, не оставили сомнений.
— Угадай, кто? — прошептал знакомый, чуть насмешливый голос у самого моего уха. Дыхание ее коснулось моей щеки, посылая по телу приятное тепло.
— Хм, — я сделал вид, что задумался. — Даже не знаю. Может быть, это грозный посол от какого-нибудь южного хана, решивший подшутить над скромным бароном? Или… неужели сама царица ночи пожаловала на наш скромный праздник?
— Глупый! — она легонько стукнула меня по макушке и убрала руки, заливисто рассмеявшись.
Я обернулся. Маргарита. Она стояла передо мной, сияя, как утреннее солнце. На ней было длинное платье из зеленого бархата, расшитое золотыми нитями, которое выгодно подчеркивало ее огненные волосы, уложенные в сложную прическу с вплетенными в них лентами и жемчугом.
На шее — тонкое золотое ожерелье с изумрудом, который идеально гармонировал с цветом ее глаз. Она выглядела… по-королевски. Но в глазах виднелся задор ребенка из обычной семьи, а на губах играла знакомая, чуть лукавая улыбка.
— Ты сегодня ослепительна, Маргарита, — сказал я искренне, не в силах сдержать восхищения.
— Спасибо, Саша, — она сделала легкий, почти незаметный книксен, ее щеки тронул легкий румянец. — Ты тоже выглядишь… неплохо для инженера, проводящего дни в кузнице и ночи за
Я усмехнулся, оглядев свой наряд — простая, но чистая льняная рубаха, кожаный жилет, хорошо подогнанные штаны и начищенные сапоги. Скромно, но аккуратно. Не то что парадный камзол царя, но и не обноски хламника.
— Пойдем, прогуляемся? — предложила она, беря меня под руку. — Дядюшка и его новый… союзник, — она чуть заметно скривила губки, произнося это слово, — похоже, надолго увлеклись беседой. А мне скучно сидеть на этом помосте и изображать благовоспитанную племянницу.
Мы пошли по ярмарке, погружаясь в ее шумную, пеструю атмосферу. Маргарита с детским восторгом разглядывала все вокруг, останавливаясь у каждого прилавка, задавая вопросы торговцам, пробуя сладости.
Ее смех звенел, как колокольчик, привлекая внимание. Люди расступались перед нами, кланялись — кто барону, кто царской племяннице. Я чувствовал на себе любопытные взгляды, слышал перешептывания, но старался не обращать на это внимания, наслаждаясь моментом, ее обществом, этой простой, незамысловатой радостью.
У одного из прилавков, заваленного простыми, но изящными украшениями, она замерла. Здесь торговал пожилой, седобородый мастер, чьи руки, покрытые морщинами и старческими пятнами, с удивительной ловкостью перебирали мелкие бусины и тонкие медные проволочки.
На грубой ткани были разложены серьги из меди и цветных речных камушков, браслеты из плетеной кожи с костяными вставками, ожерелья из тускло поблескивающего речного жемчуга. Все это было просто, без изысков столичных ювелиров, но в каждом изделии чувствовалась душа, тепло рук мастера.
— Какая прелесть! — воскликнула Маргарита, ее взгляд остановился на паре маленьких сережек.
Они были выполнены в виде крошечных, изящных птичек с распростертыми крылышками, выкованных из тонкой меди и украшенных вставками из зеленоватых, полупрозрачных камушков, напоминающих цвет ее глаз. Птички казались почти живыми, готовыми вот-вот вспорхнуть с бархатной подушечки, на которой они лежали.
— Нравится? — спросил я, заметив, как загорелись ее глаза. Этот блеск был дороже любых сокровищ.
Она кивнула, не отрывая взгляда от сережек. Ее губы тронула легкая, чуть смущенная улыбка.
— Очень, — прошептала она. — Они такие… легкие. Изящные.
Я тут же повернулся к мастеру, который с добродушной улыбкой наблюдал за нами.
— Почтенный, — обратился я к нему, — какова цена этих прекрасных птичек?
Старик поклонился, его глаза лучились добротой.
— Для Вашего Благородия и для такой красавицы, — он кивнул на Маргариту, отчего та слегка покраснела, — отдам недорого. Всего пятнадцать медных монет, барон. Работа тонкая, ручная. Камушки речные, сами собирали, гранили.
Пятнадцать медных монет. По здешним меркам — не так уж и мало для простого люда, но для меня — сущие пустяки. Я полез в кожаный кошель, висевший у меня на поясе, и, не торгуясь, отсчитал блестящих кругляшей.
В этом мире, где каждый грош был на счету, торг был обычным делом, почти ритуалом. Но сейчас мне не хотелось тратить на это время, да и желание порадовать Маргариту было сильнее любых экономических соображений.
— Вот, держи, мастер, — я протянул ему монеты. — Прекрасная работа.