Первый после бога
Шрифт:
Появился Айрленд. На груди старого разбойника сверкала золотая цепь Сармиенто, за пояс была заткнута шпага с изукрашенной изумрудами рукоятью.
– Ваша добыча, капитан, – промолвил он, но Шелтон отмахнулся.
– Оставим это. Никакая добыча не стоит жизни.
– Двести тысяч нам улыбнулись, – буркнул боцман. – Может, наведаемся в другие усадьбы? Собрать бы хоть горстку серебра…
– Нет, джентльмены. – Капитан прищурился, взглянул на солнце. – Скоро полдень. Я думаю, Сармиенто хотел навести на нас солдат, и они уже скачут в поместье Орельяны. Нам нужно добраться до корабля и уносить ноги. Всё остальное –
– Наш проводник мертв. – Мартин бросил взгляд на неподвижное тело Сармиенто. – Как же мы разыщем…
Он смолк, заметив, что Шелтон хмурится.
– Я сказал, всё остальное – потом! – повторил капитан в раздражении. – Думаю, драгуны сейчас на востоке, где-то около Канивы. Надо пересечь долину западнее, ближе к городу, доехать до пустыни и свернуть к берегу. Всего миль двадцать или тридцать… Лошадей у нас хватает, и они еще не устали.
– Можем наткнуться на испанские разъезды, – напомнил Мартин Кинг.
– С разъездами мы справимся. Том, возьмешь троих парней и поскачешь впереди, а ты, Берт, прикроешь нас с тыла. Остальное – в воле Господа.
– Что делать с ней? – боцман покосился на Соледад, все еще стоявшую на коленях.
– Поедет с нами. Я возьму ее на корабль, – сказал Шелтон и, заметив огонек сомнения в глазах Белла, резко добавил: – Это не обсуждается, Том! За дело, джентльмены!
Повернувшись, он зашагал к карете.
– Донья Соледад, послушайте меня. Не время предаваться горю.
Женщина поднялась, смахнула с ресниц слезы.
– Да, сеньор. Что вы хотите мне сказать?
– Я возвращаюсь на корабль. Хотите поехать со мной?
Она не колебалась ни секунды.
– Да.
– Придется бросить карету и большой сундук. Возьмем тот, что поменьше, ваши деньги и драгоценности.
Соледад пожала плечами.
– Я обойдусь без нарядов. Но это платье, – она провела по лифу из серого атласа, – не подходит для верховой езды.
– У меня хороший конь. Увезет и меня, и вас.
На секунду она задумалась. Потом сказала:
– Мне кажется, дон Педро, нет греха ехать на коне с родичем.
– Но не очень близким, – напомнил Питер Шелтон и улыбнулся.
Соледад хорошо знала окрестности, и всадники перебрались через реку в указанном ею месте, милях в шести от города. Левобережный край долины проехали быстро, не встретив испанских патрулей, и углубились в засыпанную камнями пустошь. Шелтон велел перейти с галопа на рысь, чтобы не утомлять лошадей. Миновал полдень, жара усилилась, но с гор потянуло свежим ветром. Неторопливо и упорно отряд пробирался к морскому берегу, то по участкам открытой, растрескавшейся от зноя земли, то среди зарослей кустарника и высоких, похожих на гигантские подсвечники кактусов.
Прошло минут двадцать, и Соледад прошептала:
– У вас такие сильные руки, дон Педро… Но…
– Но?.. – повторил капитан.
– Вы слишком крепко прижимаете меня к себе.
– Простите, сеньора. Я не хотел причинить вам неудобство.
Через недолгое время она шепнула опять:
– Дон Педро…
– Слушаю, донья Соледад.
– Ваш предок… тот, который похитил девушку из Картахены… как его звали?
– Питер Шелтон. Так же, как меня.
– И как это было?
– Что, сеньора?
– Ну, похищение… Может быть, донья Исабель пошла с ним добровольно? Увидела, полюбила и…
Капитан
– Мой дед был пиратом, без правой руки, далеко не красавцем и старше доньи Исабель на двадцать лет. Не думаю, что она влюбилась в него с первого взгляда. Может быть, со второго или с третьего, когда он привез ее в Порт-Ройял.
– И они прожили вместе?..
– Тридцать девять лет, сеньора. Я не слишком крепко прижимаю вас к себе?
– Нет, дон Педро, так хорошо. А ваша матушка – она тоже испанка?
– Она была англичанкой и умерла почти двадцать лет назад от родильной горячки.
– Я сожалею, дон Педро, я сожалею… Ваша сестра осталась без матери…
– Ее заменила бабушка Исабель. Лиз не была сиротой.
Молчание. Потом:
– Дон Педро…
– Донья Соледад?..
– Скажите, она была счастлива? Ваша бабушка Исабель? Там, на Ямайке?
Немного подумав, Шелтон произнес:
– У деда был крутой нрав, но ее он любил до безумия. Может ли быть несчастной женщина, которую так любят?
– А вы, дон Педро? Вы ее тоже любили?
– Конечно, донья Соледад.
Больше она не сказала ни слова. Должно быть, размышляла о том, откуда у мужчин из рода Шелтонов пристрастие к женщинам из рода Сольяно.
Берег океана южнее Писко.
Октябрь 1685 года
Близились сумерки, которые в этих широтах быстро переходили в непроглядный мрак. По расчетам Шелтона, до бухты, где поджидал их корабль, оставалось мили две или две с половиной; значит, к ночи они будут на борту и отплывут с началом прилива. Куда, он еще не решил, но Питеру мнилось, что верная мысль придет к нему только в море, на палубе, привычно качающейся под ногами, мысль, навеянная запахом соли и смолы, посвистом ветра и хлопками парусов. Ему было о чем подумать. Со смертью Сармиенто он лишился проводника, но не надежды добраться до сокровищ инков – он все еще мог сделать это сам. Возможно, без потомка Уамана экспедиция будет успешнее, ведь сомнительный проводник намного хуже, чем никакого. Если бы Сармиенто исполнил свое обещание и повел их в горы, то, вероятнее всего, их трупы сгнили бы в каком-нибудь ущелье или достались грифам-падальщикам. Горы – не место, куда стоит идти со лжецом и предателем, таким, как Сармиенто! Он, Питер Шелтон, поверил ему, но доверчивость не грех, а только ошибка. И он всего лишь первый после Бога на своем корабле! Есть Бог, который перечеркнул его планы, не дал ему погибнуть и повести на погибель людей!
Так размышлял он, полный непривычного смирения, и временами его ладонь соскальзывала с талии Соледад, сдвигалась чуть выше, и капитан ощущал, как бьется ее сердце. Это напоминало Шелтону, что хоть в долине Писко он не нашел ни дублонов, ни талеров, зато обогатился иным, более ценным сокровищем. Правда, донья Соледад и благополучие семейной компании были теперь крепко-накрепко повязаны – Соледад стала новой заботой, добавившейся к судьбам сестры, отца и Мартина. Он не мог привести жену в дом, которому грозило разорение; мысли о нищете и о том, что бедность может лишить их всего, корабля, свободы и достоинства, возмущали гордость Питера. Он знал, что скорее умрет, чем согласится на это, но вопрос стоял иначе: не умереть и выполнить задуманное.