Первый Удар (Повесть о будущей войне)
Шрифт:
– Вы знаете такого?
– Он от нас не уйдет.
Оле не нужно было дважды повторять предложение. Он созвал людей, с которыми творил уже немало смелых дел, пока здесь были немцы. Тех самых людей, предводительствуя которыми он взрывал мосты и водокачки, топил фашистские суда, выкрадывал у гитлеровцев тол, убивал в горах вражеских офицеров и гестаповцев. Шкипер дал ему точные указания, где найти клад, как обезопасить мину и как предотвратить преждевременную тревогу, заполнив ящики камнями. Оле отправился в путь. Он должен был уйти незаметно. Это ему почти удалось. Единственным человеком, видевшим, как он уходил, была женщина, встретившая его на повороте, у могилы старого Ульсона.
Но вот что самое занятное во всем этом деле: ведь
– Ну, как вы думаете, чем? – лукаво спросил Оле у Грачика.
– Откуда мне знать?
– Бумагой! – многозначительно воскликнул Оле. – На что нам бумага? – сказали мне наши люди. – Давай сожжем эту фашистскую грязь. Наверно, тут доносы. В них написана всякая мерзость про наших людей, за которыми следило гестапо». Но я им сказал: «Нет, ребята. Бывает бумага, которая дороже золота и камней. Мы возьмем ее с собой. Я знаю хороших людей, которые нам скажут спасибо за такую находку».
При этих словах Оле хитро подмигнул Грачику:
– Ну что? Разве я ошибся?
Грачик молча положил ему руку на плечо, а другой рукой крепко сжал широкую ладонь проводника.
– Вот и все… Теперь Оле станет шкипером «Анны» и заменит старого Эдварда, завещавшего шхуну племяннице Рагне.
Оле запел о том, какою будет жизнь рыбака, если ему удастся поговорить с одной смелой голубоглазой девушкой, у которой такие толстые золотые косы.
Песня затихала вдали. Впереди своей рабочей команды широко шагал к городу Оле Ансен. Первым домиком, который он должен был встретить на своем пути, был домик Рагны Хеккерт. В его окошке Грачик увидел уютно светящийся огонек.
Часть третья Личное счастье Нила Кручинина
Где он был ночью?
Лето выдалось неуютное. Пребывание в городе могло вогнать в полное уныние. Неделя непрерывных дождей сменялась двух– и трехдневными знойными ветрами, подобно самумам, несущим над городом желтые тучи песка, вороха листьев, сбитых с деревьев хлещущими порывами. То зной, как в Африке, то такой холод, что в середине июля нельзя было показаться на улицу без пальто.
Трудно сказать, кто был прав: Кручинин, упрямо мерзший на даче, или Грачик, столь же упрямо глотавший городскую пыль. У каждого из них были кое-какие преимущества, но оба испытывали и все недочеты избранной участи. Впрочем, самым ощутительным для них недостатком такого положения было то, что они виделись не каждый день.
В результате долгой совместной работы Грачик настолько уверовал в силу своего собственного анализа, отточенного Кручининым, что в тех редких случаях, когда попавшее к ним в руки дело решалось не так, как они предполагали, Грачик в своем дневнике оставлял его незаконченным. Им всегда владела уверенность, что рано или поздно такое дело будет доведено до конца, что оно обязательно решится так, как они предсказывали.
Именно над таким случаем он и сидел в одно июльское утро. Он старался решить вопрос: следует ли занести это дело в их летопись как нерешенное или стоит остаться верным себе и отложить его в уверенности, что рано или поздно оно снова всплывет и будет доведено до конца? В решении отложить описание этого случая сыграла некоторую роль погода. Это был первый за две недели настоящий июльский день. Грачик с завистью думал о том, что в это время Кручинин, вероятно, лежит с книгой на берегу реки, выкинув из головы все относящееся к обычной его деятельности.
Грачик захлопнул тетрадь и с особенным удовольствием отметил щелчок замка в футляре пишущей машинки. Решено: он едет на дачу!
Через десять минут он был побрит, через пятнадцать одет и через двадцать поворачивал ручку двери, намереваясь на двадцать первой минуте забыть обо всем, что оставалось у него за спиной. Но именно тут-то над его головой и задребезжал звонок. Он отворил дверь, полагая, что это не кто иной, как
Грачик знал, что был уже назначен день свадьбы Гордеева с Ниной, но почему-то она не состоялась. О том, что расстроило свадьбу, Грачик не имел представления, зная только, что это послужило причиной ссоры Нила с Вадимом.
Посещение женщин удивило Грачика. Сам он очень редко бывал у Гордеевых. Вадим был у него раза два-три и то, кажется, только вместе с Кручининым.
Анна Саввишна была маленькой живой старушкой, чистенькой, седенькой, ласковой, хлопотливой. Увидев Грачика, она поджала губы, стараясь сдержать слезы. Нина ласково взяла ее под руку и поспешно ввела в квартиру. Едва переступив порог передней, Анна Саввишна опустилась на стул и дала волю слезам.
Девушка стояла возле нее молча, положив ей на плечо руку. По-видимому, растерянный вид, Грачика заставил Нину, не ожидая, когда успокоится старушка, объяснить причину их появления:
– Мы были у Нила Платоновича. Его нет. Нам сказали, будто вы знаете, где его найти.
– Но что же случилось?
Утерев слезы концом старинной кружевной косыночки, старушка прошептала:
– Вадя… арестован.
Жизнь приучила Грачика ничему не удивляться, но тут и он не мог удержаться от возгласа изумления. Он знал Гордеева как очень скромного, трудолюбивого инженера, с головой погруженного в работу в своем научно-исследовательском учреждении. Он всегда производил на Грачика впечатление человека немного суховатого, осторожного в суждениях, решениях и поступках. Эта сдержанность и самая его скромность казались несколько рассудочными, строго продуманными. Грачик даже как-то высказал Кручинину мнение о том, что считает эту скромность Гордеева показной и что инженер представляется ему сухим карьеристом, таящим в глубине души большие планы на будущее.
– Побольше бы таких «карьеристов», – ответил тогда Кручинин.
Он любил Гордеева и до самой своей ссоры с ним относился к молодому инженеру как старший заботливый брат.
Известие Анны Саввишны потому так и поразило Грачика, что он никак не мог себе представить, чтобы такой человек, как Гордеев, дал повод для ареста. Но раз таковой произошел, то, значит, причина была и, конечно, достаточно серьезная. Однако ежели арест этот произведен не по делу бытового характера (а трудно себе представить этого человека замешанным в грязное бытовое преступление), то едва ли есть смысл беспокоить Кручинина. Грачик знал принципиальность своего друга в этом вопросе: Кручинин ни за что не нарушит своего правила – ни малейшим намеком не влиять на ход дела. Разве только со стороны, в той мере, в какой это не нарушит никаких процессуальных тонкостей и не может оказать ни малейшего давления на его коллег, ведущих дело, Кручинин станет наблюдать за ним, чтобы иметь возможность для самого себя оценить ход расследования.
Поэтому Грачик, не боясь показаться нескромным, попросил Анну Саввишну рассказать все, что она знает о деле. Увы, она не знала ничего. Именно это и приводило ее в смущение. Не веря тому, что ее Вадим мог совершить какой бы то ни было проступок, караемый советским законом, она была убеждена в ошибочности ареста. Успокоив, как мог, старушку, Грачик попытался получить дополнительные сведения у ее молодой спутницы. Но и Нина, по ее словам, решительно ничего не могла добавить.
– И вообще я так мало знала о жизни Baдима последнее время… с тех пор, как мы расстались…