Первый Удар (Повесть о будущей войне)
Шрифт:
– Я думал, что, может быть, они ограничились документами плюс фотографические карточки, но если были сняты дактилоскопические оттиски, крыть уж нечем. Значит, Сема действительно умер.
– Но так же несомненно и то, что он был нынче в институте! – воскликнул следователь.
Десять или восемь пальцев на руках?
В один из следующих дней Кручинин предстал перед Грачиком с лицом именинника: Гордеев наконец признался в том, что был той ночью у Фаншетты. Кручинин был очень доволен. Но зато Фаншетта теперь категорически отрицала показание Гордеева.
И тут выяснилось еще одно странное обстоятельство. Когда Кручинин сказал Гордееву о запирательстве Фаншетты, тот был, по-видимому, искренне обижен, даже возмущен. Кручинин предложил ему воспользоваться каким-нибудь доказательством, подтверждающим его присутствие у подруги:
– Взять хотя бы забытые тобою перчатки…
– Какие перчатки? – спросил Вадим.
– Твои перчатки желтой свиной кожи.
Вадим посмотрел на него недоуменно:
– У меня никогда не было таких перчаток…
Друзья долго говорили в ту ночь о Гордееве. И именно во время этой беседы Кручинин вдруг как-то странно поглядел на Грачика отсутствующим взглядом.
– Что с вами? – испуганно спросил тот. – Нил Платоныч, друг дорогой, вы мне
– Что? – спросил он, тряхнув головой, будто отгоняя какое-то видение. – Что ты сказал?
– О чем вы сейчас думаете?
Кручинин провел рукой по лицу.
– Так, пустяки… кое-что вспомнилось… Ничего, ничего, давай-ка лучше займемся делом. Позвони-ка, пусть пришлют мне сейчас обе карты.
– Какие карты? – с удивлением спросил Грачик.
– Дактилоскопические карты этого самого Семы Кабанчика. Обе карты: ту, что хранилась в архиве, и снятую с трупа после катастрофы.
– Но… сейчас ведь третий час ночи.
– Неужели? – Кручинин недоверчиво поглядел на часы. – Да, действительно… Что ж, придется поехать туда самому.
Через час друзья сидели в Уголовном розыске, и перед Кручининым лежали интересующие его две карты. Но на этот раз он бросил только один взгляд на карты и обернулся к Грачику:
– Ты ничего не замечаешь?
– А что я должен заметить?
– Десять и восемь, – наставительно произнес Кручинин, поочередно указывая на лежащие перед ним карты. – На карте, вынутой из регистратуры, – десять оттисков, как и подобает двум лапам всякого обезьяноподобного; на следующей – оттиски пальцев трупа, вынутого из-под трамвая… их только восемь. Почему не сняли оттиски с указательного и среднего пальцев правой руки трупа? И почему на стеарине у вскрытого вторично сейфа следы именно указательного и среднего пальцев?
– Откуда я знаю? – раздраженно сказал Грачик, которого клонило ко сну.
– А я, кажется, знаю… Садись и пиши: «Прошу эксгумировать тело Семы Кабанчика». Все!К концу следующего дня Грачик приехал к Кручинину.
– Вам очень нужен труп Кабанчика?
– Да, как можно скорей.
– Так вот… труп Кабанчика предан кремации.
– Благодарю покорно!
– Пожалуйста, дорогой, пожалуйста.
Инвентарный номер «3561»
– И все-таки он от меня не уйдет! – после некоторого размышления воскликнул Кручинин.
– Кто?.. Кабанчик?
Кручинин посмотрел на Грачика, словно перед ним был человек, задавший вопрос, достойный младенца. Не дав себе труда ответить, он уселся за поданный обед.
Грачик прощал Кручинину много странностей, которые тот допускал в отношении своего младшего друга и ученика. Но приняться за суп вместо того, чтобы объяснить все по-настоящему! Это казалось Грачику просто… просто… Есть же границы и его терпению!
Он уже направился в переднюю и схватился было за шляпу, когда из столовой послышался ласковый окрик Кручинина:
– Эй, Сурен, старина, брось глупости! Завтра на рассвете мы едем за раками. Твоим нервам нужен отдых…Наутро они уехали за город. Кручинин знал уединенное местечко, отличающееся отсутствием людей, общества которых утомленные друзья стремились избежать.
Все шло чудесно. Они отдыхали: с утра залезали по пояс в воду в поисках раков, которых тут, кстати говоря, почти совершенно не было; варили на костре уху и ели чудесную пшенную кашу, пахнущую дымом костра.
Вокруг них не было ни души. От ближайшей сторожки их отделяло по крайней мере три километра.
Тишина стояла здесь такая, что за два дня наслаждения ею можно было простить миру половину грехов. Вечером, когда солнцу оставалось пробежать до горизонта каких-нибудь пять градусов, Кручинин взял малокалиберку и отправился к заводи, где водились щуки. Он любил бить их из винтовки.
Прошло довольно много времени. Быстро темнело. Вдруг Грачик услышал глухой удар выстрела. Это не был едва уловимый щелчок малокалиберки, звук которого от заводи сюда и не донесся бы. Грачик явственно слышал глухой выстрел охотничьего ружья, а пора была уже давно не охотничья. Да и кто и во что мог стрелять в такой темноте?
Вскрикнул где-то в камышах чирок. Что его разбудило в этот поздний час? Вот проснулся второй. Плеснула щука. Все было не ко времени и странно. Эти неурочные звуки, начавшись в отдалении, все приближались к тому месту, где была раскинута палатка. Вскоре Грачик понял и причину этих несвоевременных пробуждений во вспугнутой природе: кто-то шел берегом, шел неуверенно, словно плутал по незнакомой дороге.
Временами этот странный путник как будто даже соскальзывал с берега – отчетливо слышалось тяжелое шлепанье по воде.
Грачик вскочил, прислушиваясь. Через минуту он разглядел появившуюся из прибрежного ивняка тень. Эта тень двигалась медленно, неуверенно, пошатываясь. В нескольких шагах от пятна света тень остановилась и, покачнувшись, упала. Грачик подбежал и… узнал Кручинина,
Кручинин был ранен. Левая сторона его холщовой куртки была окровавлена.
– Пустяки, – сказал он сквозь зубы. – Вероятно, несколько дробин в плече… Пустяки…
Но тут силы изменили ему, и он снова почти потерял сознание. Однако, когда Грачик сделал попытку стянуть с него куртку, Нил жадно схватился за нее. Грачик думал, что причинил другу боль, но оказалось, что Кручинин попросту беспокоится о лежащей в грудном кармане куртки записной книжке…
– Осторожно… там пепел… бумага… пыж… Необходимо сохранить.
Объяснять Грачику не нужно было. Он осторожно отложил в сторону записную книжку Кручинина, тщательно обернув ее газетой. Он понял, что речь идет о следе того, кто угостил Кручинина зарядом дроби.
К счастью, рана оказалась несерьезной. Большая часть заряда прошла мимо. Две круглые дробины засели в мякоти плеча.
Из слов Кручинина, чувствовавшего себя слабым, но вполне владевшего собой, следовало, что раздавшийся в сумерках выстрел предназначался ему. Кто стрелял, он не знал, так как в первый момент лишился сознания. А затем, когда пришел в себя, вокруг было уже тихо. Следы, которые он обнаружил, вели к реке. Они тянулись по прибрежному песку и к тому времени, когда он добрался до берега, были уже почти замыты водой. Единственно реальное, что Кручинину удалось обнаружить, был комочек полусгоревшей бумаги – пыж из заряда, посланного в Кручинина. Он тщательно подобрал этот комочек, так что можно было надеяться в сохранности доставить его в лабораторию.
Грачик быстро собрал вещи, погрузил все в автомобиль и, усадив Кручинина среди рюкзаков и свернутой валиком палатки, поехал в город.
Кручинин настолько владел собою, что,
На следующий день едва Грачик появился в дверях больничной палаты, куда Кручинина все-таки уложили на несколько дней, тот вместо приветствия крикнул:
– Как дела с пыжом?
– Есть надежда восстановить. Просили завтра заехать. Но уже сейчас с уверенностью можно сказать, что этот комочек бумаги с печатным текстом действительно был употреблен вместо пыжа. Если бы бумага не была такой старой, пыж меньше подвергся бы действию пороховых газов и восстановить его не составило бы труда. К сожалению, вы немного повредили остатки пыжа, когда собирали.
– Попробовал бы ты аккуратно собрать его, когда в тебя только что всадили заряд дроби, – усмехнулся Кручинин.
– Не спорю и не обвиняю, только констатирую,
– Если бы ты знал, как мне хочется знать этот текст! У меня нет, конечно, никаких доказательств, но что-то говорит мне, что этот выстрел имеет отношение к делу Гордеева.
– Так вы в самом деле уверены: они хотели, вас… убрать?
– Почти уверен.
– Значит, и Гордеев… – Грачик не мог выговорить до конца это страшное подозрение и только несколько раз причмокнул языком.
– Не знаю… пока ничего не знаю, – неопределенно пробормотал Кручинин. – Как только лаборатория закончит работу – приезжай.
Назавтра Грачик в точности исполнил этот наказ и, получив фотокопию реставрированного листка, помчался в больницу. По этой фотокопии можно было установить, что листок, использованный для пыжа, вырван из книги форматом в одну шестнадцатую, набранной обыкновенным латинским корпусом. Может быть, в верхней части листка, над текстом, и имелся колонтитул, – намеренно или случайно листок был вырван так, что колонтитул не сохранился. Только в нижнем углу листка остались цифры: с одной стороны 137, с другой – 138. Это были номера страниц. Страниц какой книги?
Вот что можно было разобрать на листке:«…сильно заинтересованы этим трупом, – как сообщил мне много лет спустя один французский лейтенант в Сиднее … он прекрасно помнил дело «Пат.: … это дело удивительно противостояло забывчивости людей и все смывающему вре … в нем была жуткая жизненная сила, оно не умирало … Я имел удовольствие сталкиваться с этим делом годы спустя, за тысячи миль от места происшествия … А ведь я здесь единственный моряк … 137».
Вот что представлял собой текст на первой страничке. На второй сохранилось следующее:
«… но если двое людей, не знакомых друг с другом, но знающих о … тне» встретятся случайно в каком-нибудь уголке …
(Вся середина странички – совершенно неразборчиво.)
– … – сказал он небрежно и в то же время задумчиво.
Да, я легко мог себе представить, как трудно … на канонерке никто не говорил по-английски настолько, чтобы разобраться в истории, рассказанной серангом. 138».На нижнем поле можно было различить слабый отпечаток библиотечного штемпеля. Увы, единственное слово, которое было в нем разборчиво, – «библиотека». Оно мало что могло сказать. Не больше говорил и инвентарный номер «3561».
Кручинин дважды перечел текст и вернул репродукцию Грачику.
– Наиболее приметно здесь слово «серанг», – сказал Грачик. – Оно свидетельствует о том, что книга переводная, о моряках.
Казалось, Кручинин не обратил на эти слова внимания. Он поспешно взял у Грачика репродукцию и, вглядевшись в обе странички, написал на листке из записной книжки «Пат» и «тне».
– Совершенно очевидно: взятые в кавычки слоги представляют собой начало и конец какого-то названия… О чем может писать моряк, о чем может ему рассказывать офицер французской канонерки? Вероятно, о корабле. Судно называлось «Патна».
– Решительно не знаю такого судна, – уныло отозвался Грачик, – никогда о нем не читал.
– Я тоже не могу припомнить, хотя где-то в закоулках памяти, по-моему, такое словечко у меня лежит… Придется сделать вот что…Снова Фаншетта
Грачик получил точную инструкцию, с кем из литературоведов следует повидаться, чтобы попытаться установить автора книги. Два слова уже достаточно характерны: серанг и «Патна».
С этим поручением он и отправился в путь.
Следует упомянуть еще об одной важной детали, искусно восстановленной лабораторией на листке из неизвестной книги: довольно ясный отпечаток пальца, на котором линии кожного рисунка были перерезаны резким рубцом шрама. Шрам был довольно характерный – полукруглой формы, похожий на полумесяц. Работники лаборатории путем химического анализа установили, что след пальца на листе оставлен не чем иным, как ореховым маслом. Это было очень интересно, но, к сожалению, не могло иметь значения до тех пор, пока не найдена лазейка к владельцу книжки.
В поисках этой лазейки Грачик безрезультатно ездил от одного литературоведа к другому.
В тот же вечер он позвонил Кручинину, чтобы сообщить о неудаче.
– Оставь в покое литературоведов, – сказал тот. – Мне кажется, что решительно ни у кого из иностранцев, кроме Джозефа Конрада, я не встречал слова «серанг». Погляди, пожалуйста, в «Энциклопедии Британика». А я тем временем пороюсь в Конраде.
Грачик прочел в Британской энциклопедии длинную статью о Конраде. Упоминания о «серанге» не было и в ней.
С этим известием он приехал в лечебницу.
Он застал Кручинина в постели, обложенного книгами.
– Джозеф Конрад, «Прыжок за борт», – безапелляционно произнес он и, развернув томик, показал страницу, где Грачик действительно увидел полный текст того обрывка, что был воспроизведен лабораторией из остатков пыжа. – Это в десять раз лучше, чем если бы он вырвал листок из «Анны Карениной», – сказал Кручинин. – Наверно, Конрад достаточно редок в библиотеках. Не к чести наших издателей будь сказано, они не переиздают прекрасных книг Конрада. Ты должен отыскать библиотеку, где он еще сохранился. Это и составляет твою задачу на ближайший день.
К концу дня совершенно измученный Грачик пришел к выписавшемуся из больницы Кручинину и застал его в состоянии самого неподдельного нетерпения. Он встретил друга возгласом:
– Брось все! Как можно внимательней обследуй библиотеку, которой мог пользоваться Гордеев, и весь круг людей, от которых книга могла попасть к Фаншетте. Остальное неважно.
…На этот раз Фаншетта приняла Грачика куда более любезно. Теперь он был центральной фигурой, и кофе с халвой были поданы ему одному. Наслаждаясь любимым лакомством, он мог вволю предаваться наблюдению за хозяйкой и исподволь подводить разговор к интересующей его теме: что эта особа читает и откуда берет книги? К сожалению, она почти не обращала внимания на реплики собеседника и, трогательно волнуясь, закидывала его вопросами о ходе гордеевского дела.