Первый выстрел
Шрифт:
Побежали к двери. «Пуля» торчала в доске. Ее легко было выковырнуть. Правый глаз у Юры слезился, им было больно смотреть.
Потом стреляли Тимиш и Алеша. И у них правый глаз после выстрела тоже стал слезиться.
В одно из воскресений, в ясный день, было дано «генеральное» сражение. Воевали в степи, возле кургана и балки. Сабли были деревянные, зато ружья почти настоящие. Стреляли порохом, но холостыми зарядами. Таких ружей уже было три и, кроме того, пять самодельных пистолетов.
Противники, человек по пятнадцати с каждой стороны, до того
У Юры глаз снова стал слезиться, покраснел. Он повязал его черной повязкой, получилось, как у героя-офицера на картинке в журнале «Огонек». Но повязка не принесла Юре славы. Мама и тетя Галя ужасно переполошились. А когда того раненого мальчика привели к доктору в больницу и стало известно о сражении, обе «армии» были с позором разоружены и все самодельные ружья и пистолеты уничтожены.
На село стали приходить «похоронные». Бабы выли, а отец Василий все чаще служил панихиды по убитым. Бабы таскали ему кур и яйца.
Зима прошла быстро. Юру и Алешу засадили за учебники. Уроки, уроки, уроки… Диктанты, арифметика, чистописание, география. Занимались с ними обе мамы — Юрина и Алешина. Было решено, что мальчики пройдут дома программы младшего и старшего приготовительных классов и будут держать экзамены сразу в первый класс. Очень хотелось в степь, к мальчишкам, на Саксаганку, но «наука требует жертв», так сказала тетя Галя.
Весной между родителями начались разговоры, где Юра будет жить, когда поступит в гимназию. В Екатеринославе родственников не было. Бездетный Дмитро Иванович превратил свой дом в музей. Значит, надо определить в пансионат. Куда? Было решено, что Юра будет держать экзамен в Первую екатеринославскую классическую гимназию, при которой есть пансионат.
5
Пленные! Пленных ведут!..
К дороге на станцию устремились мальчишки, а за ними и взрослые. Мальчики просто перемахнули через высокий забор из деревянных жердей — не ходить же им через ворота — и уставились на невиданное зрелище.
Огромная толпа, поднимая густую пыль, двигалась по дороге и по полю вдоль нее. Это любопытные сопровождали маленькую группу пленных. Незнакомые серые мундиры, мешковатые шинели на плечах. Некоторые в серых касках с шишкой наверху, а другие в серо-голубых фуражках пирожком, с большими козырьками. Низкие широкие сапоги гулко стучат о мостовую — они подбиты здоровенными железяками.
Пленных было двенадцать человек. Юра таращил на них глаза, ничего не понимая. Он читал, что янычары привязывали руки невольников к хвостам своих коней или обвязывали всех одной длинной веревкой за шеи. На фотографии в журнале у немецкого шпиона руки были связаны за спиной. И вели его два солдата, приставив штыки к спине. А тут?..
Сзади
Брели они нестройной гурьбой, изредка переговариваясь, а самый высокий, худощавый, в фуражке с козырьком, даже весело улыбался.
Из толпы слышалось:
— Дать бы ему, чтобы не скалил зубов! Еще насмехается над нами! Убивцы! Немчура проклятая!..
Ропот нарастал.
— Назад! — крикнул одноглазый черкес и угрожающе схватился за приклад, но винтовки не снял.
Толпа подалась назад и замолчала. Кто-то стал громко объяснять:
— Которые в касках — то германцы, а которые в фуражках — то австрияки.
— Странно! — шепнула Ира. — Я думала, их будут пытать.
Юре было очень интересно. Черкесы не пропустили толпу в ворота училища, а тех, кто пытался перелезть через забор, хлестали нагайками. Толпа негодовала на черкесов.
Здесь пленных уже ожидали. О том, что пленных пришлют на работу вместо мобилизованных рабочих, Юра слышал еще раньше. Ждали двадцать пять человек. Но сегодня Бродский написал записку: в училище он направляет только половину, а остальных оставляет для работы в своем имении.
5
Пленных повели в контору. Петр Зиновьевич выдал конвоиру расписку, и тот ушел. Черкесы тоже уехали.
— Они не убегут? — шепнул Юра отцу.
— А зачем, куда? — спросил Петр Зиновьевич. — Снова под пули? На войну? Они предпочтут работать.
И он спросил о том же самом пленных по-немецки. За всех ответил огромный, толстый белобрысый ефрейтор в каске, назвавшийся старшим в группе. Он говорил — почти кричал. Закончив, щелкнул каблуками и вытянулся.
— Ишь какой! — сказал Петр Зиновьевич, сердито посмотрев на него. — Он напоминает мне, что, согласно конвенции, пленных нельзя заставлять нарушать присягу своему кайзеру. Поскольку они находятся в плену, работать будут и не убегут. Но среди них есть не только немцы, есть несознательные русины, чехи и словаки. Плохие солдаты. Он просит не агитировать их против присяги. Стреляный воробей!.. Ну что же, Леонид Иванович, вы теперь исполняете должность заведующего хозяйством, расспросите их, кто чем занимался до войны, на что способен. Пусть работают по специальности.
Юра с Ирой уже уходили, когда Шир-хан, сутулясь, подошел к Петру Зиновьевичу и сказал, что староста группы заявляет, что не согласен с тем, чтобы их группу разделили. Дисциплины не будет…
— Это уже слишком! — рассердился Петр Зиновьевич. — Распорядитесь накормить пленных и пошлите всю группу привести в порядок навоз. А завтра направим на работу по специальности. Назначьте старостой другого.
— Я уже назначил их начальником немца Отто Пупхе. Толковый, знающий себе цену ефрейтор. Я полагаю, что его железного кулака все другие будут бояться, — сказал Леонид Иванович, потирая руки.