Первый выстрел
Шрифт:
Дверь хлопала, рабочегвардейцы вносили винтовки. Теперь они сваливали их просто на пол и убегали.
— Не понимаю, как тебя, Юр, угораздило попасть в эту кашу?
— Я рабочий-гвардеец. Из Екатеринослава. Мы на паровозе с Палеем приехали…
И вдруг Юра оборвал свой рассказ. Где же Петя? Что с ним? Как можно было забыть о нем? Юре стало так стыдно, так тревожно. Краснея, он уставился в пол и сказал:
— Дядько Антон, я не один, я с товарищем из нашего класса, с Петей… Где он? Пожалуйста, найдите его, пожалуйста!.. Он в другом десятке.
—
Юра не успел ответить. Донесся выстрел, затем второй, третий. Дядько Антон выбежал из дежурки. И тут Юра вспомнил приказ Палея: «Отнесешь винтовки и бегом ко мне».
Он выбежал из дежурки с винтовкой за плечами. По перрону, виляя в разные стороны, пригнувшись, бежал здоровенный парубок с винтовкой в руке, а позади, шагах в пятидесяти, бежали два рабочегвардейца и стреляли в него. Один из них был Палей. Увидев Юру, он крикнул, показывая на мчавшегося верзилу:
— Стреляй бандюгу!
Юра передернул затвор, поднял винтовку, зажав приклад под мышкой, прицелился. Бандит бежал на него, был уже шагах в семи. Оскаленная верхняя губа обнажила желтоватые крупные зубы. Скосив темные глаза на Юру, он круто повернул вправо, к станционному палисаднику. Теперь бандит бежал уже спиной к Юре. Палей и его товарищ не стреляли, так как могли попасть в своего.
Юра всегда был готов стрелять по «врагам». За свою жизнь он поразил множество «врагов». Он отсекал головы «ягуарам». Он попадал в глаз «султану» и «Вильгельму», сражался с «индейцами» и расстреливал «шпионов». Но одно дело отсекать деревянной саблей головки бурьяна, стрелять из лука в нарисованную на бумаге углем голову или даже из монтекристо подстрелить ястреба, воображая его Черномором, и совсем другое дело — выстрелить из настоящей винтовки в настоящего, живого, как ты сам, человека. А что это живой человек, Юра почувствовал, увидев так близко от себя его темный навыкате, влажный, блестящий глаз, услышав его хриплое дыхание.
Разница между игрушечным, выдуманным врагом и врагом настоящим, который дышит и смотрит испуганным глазом, была настолько велика, что у Юры вдруг ослабели, почти подкосились ноги. Молниеносная мысль, что он может ранить, даже убить живого человека, парализовала его. Он даже застонал.
— Да стреляй же! — кричали ему.
Винтовка смотрела в спину врага. Юра невольно опустил дуло вниз и выстрелил в землю под ноги убегающему.
Услышав визг пролетавшей пули, бандит прыгнул вперед, как заяц, перемахнул через железную ограду палисадника и запетлял между деревьями.
Юра стоял, сжимая опущенную винтовку, и смотрел вслед, пока убегавшего не скрыл угол здания.
— Пожалел! — закричал Палей и, подбежав, ударил Юру по затылку. — Почему стрелял вниз?
Юра был так потрясен пережитым, что не промолвил ни слова.
— Чего дуришь? — вступился рабочегвардеец, проносивший винтовки. — Не видишь, парень сердце сорвал, когда поднимал ружье. И не с таким бывает…
— Пожалел! Эх, ты! — сказал Палей. — А бандит нашего Омельченка не пожалел. Пойдем!
Он схватил Юру
На грязном асфальте перрона на спине лежал тот самый рабочий-гвардеец Омельченко, с которым Юра ссорился при посадке. Юра целился в него, а потом они вместе реквизировали винтовки.
Омельченко смотрел в небо невидящими глазами, и из его полуоткрытого окровавленного рта вырывались хрипы. Он задыхался. Пальцы силились сорвать с шеи темный набухший бинт.
Слезы хлынули из глаз Юры. Всхлипывая, он упал на колени, уткнулся лбом в грудь умирающему, обхватил его руками и зарыдал громко, визгливо.
— Брат? — спросил стоявший рядом солдат.
— Брат… Братишка… — глухо ответил Палей, поправляя на груди перекрещенные, откуда-то появившиеся у него пулеметные ленты.
А Юра рыдал от жалости к Омельченко, рыдал, потрясенный видом смерти человека, страданиями так тяжело и мучительно умиравшего товарища, вдруг ставшего ему необыкновенно близким.
Юру поднял проходивший мимо дядько Антон, увел в дежурку и дал напиться воды. Юра всхлипывал, кружка колотилась о зубы, вода стекала по подбородку.
Входили рабочегвардейцы, брали винтовки и уносили.
— Юр, у нас очень мало времени! Расскажи в двух словах, как ты попал сюда… Ты мне веришь? — спросил дядько Антон, выслушав всю историю с винтовками.
— Дядько Антон!.. — воскликнул Юра. Он даже не допускал мысли, что такой вопрос можно задавать.
— И сделаешь так, как я скажу?
— А что? — насторожился Юра.
— Нет, ты мне ответь!
— Сделаю…
— Слушай внимательно. Сейчас этот же паровоз пойдет обратно в город. И ты и твой Петя отправляйтесь на этом паровозе обратно.
— В гимназию?! — с ужасом воскликнул Юра.
— Да, в гимназию. Да слушай ты! Ведь ты уже серьезный человек. Должен быть таким. Скажи мне, только честно. Испугался стрелять?
— Испугался.
— Ты мужественный парень, потому что не побоялся сказать это. Настоящая война не ребячье дело! Стреляют не потому, что хочется или нравится, а потому, что идет борьба не на жизнь, а на смерть! За народное счастье. Борьба рабочих и крестьян с фабрикантами, банкирами, помещиками. Добровольно они с народной шеи не слезут. А ты должен учиться. Народу нужны, ой как нужны грамотные, ученые люди! Когда повзрослеешь, должен сделать правильный выбор.
— А я уже выбрал. Я рабочегвардеец!
— Юр, скажи честно. Ведь если бы тебе кадеты или анархисты дали револьвер и винтовку, ты пошел бы с ними?
Юра смутился.
— Вижу, пошел бы. Из-за оружия пошел бы. И стрелял бы. Может быть, в меня бы стрелял… Помогать бедным и обездоленным — это ты, правильно, еще давно мечтал! Казнить поработителей, царей, тиранов и их сатрапов — тоже верно! И бороться за свободу — тоже верно. Но с кем и как? Это тебе еще надо понять. Теперь о свободе кому не лень тараторят. Слова, приманки… Вот бы Ленина тебе послушать или почитать… Да нет, рано. Одно скажу: ты уже не маленький, прислушивайся на митингах к большевикам, постарайся найти правду…