Первый выстрел
Шрифт:
Юра вдруг вспомнил убитого на перроне Омельченко, над которым он плакал. А вот теперь Гиляк…
На дороге, ссутулясь, стоял Кувшинский. Он поднял руку. И Тимиш остановил лошадь. Шир-хан молча сел в «беду», вытолкал на дорогу дивчину и крикнул:
— Погоняй!
На Юру не обратил внимания, будто и не видел его.
«Беда» подкатила к колодцу, вокруг которого толпились мальчишки и девушки.
Кувшинский надел пенсне и заглянул в колодец.
— Готов! — сказал он. Потом нетерпеливо посмотрел на дорогу. — Я съезжу, еще раз протелефонирую, чтобы
Он сел в повозку, взял в руки вожжи и уехал, так и не сказав Юре ни слова.
— Я полезу! — сказал Тимиш. — А ты, Юра, командуй спуском.
Дивчата наперебой закричали:
— Утопнешь! Не лезь! Ой, лышенько!..
Но Тимиш сел на сруб, подтянул трехведерную бадью к краю, осторожно спустил в нее ноги и взялся за толстую веревку.
— Опускайте потихоньку! — сказал он. — А ты, Юр, смотри за мной и слушай. Спускайте тихо. Колодец глубокий.
Три дивчины медленно вращали железную ручку, веревка неслышно сматывалась с деревянного барабана.
— Стой! — крикнул Тимиш.
— Стой! — повторил Юра.
Бадья остановилась над самым телом Вацлава и заслонила его.
— Он еще живой!.. — гулко донесся голос Тимиша из глубины. — Спустите ниже… Еще!.. Кидайте веревку, там на земле лежит! Вацлав еще живой! Я привяжу его к бадье, и вы тяните, когда команду дам. А потом спустите бадью за мной.
— Ой, лышенько! Та ты же утопнешь!
— Тащите!
Это было нелегко, но они вытащили бадью, в которой лежало почти вдвое перегнутое тело Вацлава. Самым трудным было извлечь его из бадьи: чуть-чуть не уронили снова в колодец, чуть-чуть не упустили бадью на голову Тимиша… Наконец Вацлава перетащили через край сруба, уложили на землю. Глаза у него были закрыты. Лицо белое-белое, губы синие.
— Помер! — сказал кто-то.
Страшась, Юра прикоснулся к худой руке, как это делала тетя Галя. Пульс бился еле-еле.
Снизу донесся призывный крик. Спустили бадью и вытащили Тимиша.
Вдвоем они стали растирать Вацлава. У него была ножевая рана в грудь, возле плеча. Кровь выступала слабо, будто вся вытекла.
— Надо перевязать, — сказал Тимиш и разорвал рубашку.
Они перевязали рану.
Когда приехал Кувшинский с двумя рабочими, Вацлав уже открыл глаза, только говорить не мог. Шир-хан поморщился, услышав о том, как вытаскивали Вацлава.
— Не было печали!.. — проворчал он. — По мне, так пусть они хоть все перережут друг друга. А Пупхе. — человек порядка… Сначала отвези меня в контору, а потом… — И он снова поморщился.
Вацлава отвезли в больничную комнату при училище. Когда фельдшерица дала ему чего-то выпить, перебинтовала грудь и согрела грелкой ноги, Вацлав прошептал:
— Юр, ты?.. Приихав? А… я… погано… Меня шваб Пупхе… Добрая у вас революция! От у нас бы так…
— Я тоже за революцию! — сказал Юра, держа раненого за худую, желтую руку.
Вскоре все окрестные помещики покинули свои имения. Украинская деревня бурлила, крестьяне захватывали помещичьи земли, скот, усадьбы. Народный гнев был грозен. Кое-где происходили
Бродские уехали в Алушту. Берги и семья графа Берниста — в Судак. В Крыму у них были тысячи десятин земли, богатые виноградники.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПОД СЕНЬЮ БАШЕН ГЕНУЭЗСКИХ
Глава I. «ЛУЧШАЯ ЖЕМЧУЖИНА КОРОНЫ РОССИЙСКОЙ»
1
Уехать в Крым сейчас же, как того хотел Юра, не удалось. Только в конце мая отец прислал письмо и денежный перевод. И Юлия Платоновна сразу же заторопилась. Тете Гале послали в Полтаву телеграмму, чтобы она с Ниной тоже приехала на лето в Судак.
Знакомые селяне удивлялись:
— И чого вы, Юлия Платоновна, с малыми детьми едете в такое неспокойное время. Паны тикают — так то понятно. А вы, слава богу, имений не маете. От нас Петру Зиновьевичу всегда будет уважение и почетно Юлия Платоновна не могла каждому объяснить, что жизнь здесь после увольнения Петра Зиновьевича стала невыносимой. Кувшинский на каждом шагу мелочно притесняет их, требует освободить даже эту маленькую квартирку. В своем уголке, на дачке под Судаком, они будут избавлены от всех неприятностей. А осенью переедут в какое-либо новое место, где устроится на постоянную работу Петр Зиновьевич.
Начались сборы в дорогу.
— У папы затруднения, — объяснила мать. — Денег и на поездку и на жизнь не хватит. Будем продавать мебель, все равно в училище мы больше не вернемся.
Она отобрала вещи, которые хотела увезти с собой, но когда Иван Иванович — Балу увидел эти сундуки, чемоданы, баулы, он покачал головой и сказал:
— Возьмите столько вещей, сколько за один раз вы сможете поднять на руках, иначе все равно лишнее придется бросить на станции. И наймите в помощь себе сопровождающего человека до самого Судака.
Так появилась красивая Ганна.
— Охота посмотреть, что оно за Черное море, про которое все так много говорят.
— Насмерть поссорилась с женихом и удирает… — болтали о ней соседки.
— Тю на вас! — огрызалась Ганна. — Я еще не собиралась замуж, а захочу, сразу рота женихов явится!
До Синельникова, чтобы посадить там в вагон, подрядили еще двоих мужчин.
Перед отъездом разные люди приходили осматривать мебель и вещи, выставленные для продажи. Двери были открыты. Приехали торговцы из Саксаганки.