Первый выстрел
Шрифт:
— Куда?
— В Полтаву. Ты ведь знаешь, бабушка умерла… А потом еще куда-то…
— Он приедет?
— Сюда навряд ли. Здесь уже вместо него другой директор училища. Папа пишет, что временно работает, очень занят… Возможно, он приедет летом к нам в Судак отдохнуть.
— Значит, мы едем в Крым?
— Он так решил. Ждем только конца твоего учебного года. Это май.
— Я могу ехать хоть сейчас! — выпалил Юра.
— Что значит «хоть сейчас»? — удивилась мать.
Юре очень не хотелось огорчать ее, но все равно придется, этого ведь не избежишь. И он обо всем рассказал.
— Это ужасно! Тебя исключили из гимназии?! Юрочка, такое страшно даже вслух произнести… Что же ты наделал? Как я об этом отцу напишу? И так — беда за бедой… — Она горестно замолчала.
Юра не
— Это ужасно! — повторила мать. — Но, может быть, к лучшему! От меня требуют освободить квартиру. В Судак без тебя ехать невозможно. Тебе одному туда не добраться в эти времена.
— Так сейчас поедем! — снова встрепенулся Юра.
Мама притянула к себе его голову, прижала к груди и тихо заплакала. Юра будто одеревенел и даже не пытался отстраниться.
Через полчаса он уже вовсю уплетал вареную картошку и расспрашивал о друзьях. Тимиш работает на конюшне. Шир-хан-Кувшинский теперь директор училища. «Ах вот почему маму так притесняют!» От дяди Яши давно не было писем. Тетя Галя с Ниной в Полтаве. А тетя Оля прислала восторженную телеграмму, поздравляет с революцией, хочет приехать, но как это сделать? Немецкие подводные лодки топят все пароходы, даже пассажирские. Ужас какой-то!
3
Юра и Тимиш долго тискали друг другу руки, чтобы «пережать». Никто не уступил. Признали ничью. Пошли в конюшню. В пустом стойле уселись на тюки прессованного сена. Тимиш рассказывал:
— Илько все еще на войне. Не пишет. Чи жив, чи убит — неизвестно… В конюшне командует старик Прокоп Федорович. Я езжу иногда вместо него на козлах фаэтона, помогаю ходить за конями. Село гудит. В особенности с тех пор, как Петр Зиновьевич сказал: «Земля — богатство народное — должна принадлежать тем, кто на ней работает». Селяне всей громадой забрали землю и скот у помещиков. Поделили. Посеяли. Теперь спорят с Бродским. Старый пан кричит: «Вы землю мою украли, воры, грабители! Хоть заплатите!» А наши не хотят платить. И правильно: тут матрос с Севастополя приезжал, говорил: «Не вы у помещиков, а помещики и цари у вас украли землю дедов и прадедов. Бродские и Берги с вашей земли миллионы нажили. А селяне работали на ней за голодную копейку». Батька твой, Петр Зиновьевич, тоже говорил: «По-хозяйски, граждане, владейте землей. Помещиков, говорил, палить не надо. И скотину ихнюю базарить не надо! А треба по-умному. У вас плохой скот, беспородный, а треба, чтобы на селе были кони как кони, тяжеловозы, помесь с арденами и першеронами. И чтобы у селян был не серый скот, а у каждого — симменталы, овцы-мериносы, куры породистые и чтобы кормили скот по рациону. А у Бродских жеребцов и быков на племя нужно забрать, не убивать. И на полях чтоб был севооборот с пустым паром, без него в засушливом степу нельзя». Разумно, сердечно говорил, только потом пришлось ему уехать. А громада уже без него решила, кому и сколько давать помещичьей земли. Тут учинилось такое, что не рассказать! Куркули-богатеи кричат: «Землю давать только настоящим хозяевам, а беспорточным лодырям, незаможным селянам не надо. У них и коней нема, и чем засеять нема, и людей нема — на фронте уси. А мы, в крайнем разе, батраков подрядим». А незаможники кричат: «Мы коней, и плуги, и бороны на пожив у Бродского отберем!» — «А що вы за паны, — кричат куркули, — що себе все возьмете? А нам?» — «Вам дулю под нос. У вас и так есть!» — кричат солдаты, що приехали на побывку, и дезики.
— Кто-кто?
— Дезики. Ну, дезертиры. Сейчас и не поймешь, кто — кто. А тут один как крикнет: «На всех хватит! Добра много! Бери, грабь, кто сколько ухватит! Не жалко!» Ну и побежали навыпередки! А там черкесы. Только у солдат с фронта тоже винтовки. Началась стрельба. Так наших же сила! Ни старого Бродского, ни молодых не тронули, а машины, коней, скот, зерно взяли. Ну, попалили немного, для страха. А землю поделили. Теперь у нас с мамкой три десятины! И конь есть. Приехала з городу милиция, Бродский позвал. «Никаких штоб беспорядков! — говорят. — Вертайте все!» А как мы спасали твоего батька, ты уже знаешь?
— Спасали? — удивился Юра. — Мама говорила, что он просто уехал.
— Так ты ничего не
— Он же сам уехал, на другую работу…
Тимиш свистнул и сказал:
— Ну, слухай! Наши Бродских не трогали, но и не выпускали. А старый пан, хитрый бес, послал своего управителя в Екатеринослав. И приехали всякие на халабудах скупать у него старые вещи. Он, Бродский, подстриг бороду, чтобы была клином, как у Янкеля, надел лапсердак, залез в халабуду и уехал. От хитрюга, иродова душа! А потом ночью — милиция. Селян не пороли, а так, по-хорошему отобрали панский скот и плуги… Но у тех, кто очень кричал, были такие из фронтовиков, у того не взяли. «Пользуйся, говорят, и помни доброту Бродского». Вот и у меня земля осталась. И конь остался. Это потому, что дядька Василь на них с костылем и бомбой. «Всех разнесу!» — кричит. Вот к нам и не сунулись. Землей, сказали, пользуйтесь, ладно, засевайте, а только кто урожай на ней собирать будет, то неизвестно… Так вот ночью прибегает один наш, Петро, служит конюхом у Бродского, и говорит: «Ганна почула — ты знаешь Ганну, она у Бродских служила? — так от Ганна подслухала, что паны посылают этой ночью милиционеров заарестовать Петра Зиновьевича, а по дороге на станцию убьют.
— Как — убьют?
— С винтовки. При перестрелке. Переодетые черкесы подкараулят и, будто хотят отбить Петра Зиновьевича, нападут на милиционеров и застрелят его.
— Ты это серьезно говоришь?
— Та ты шо? Ну, рассказал мне Петро про это. Шо делать? Не поверит мне Петр Зиновьевич. Побежал до наших на село. Пошли до него — так и так. Так вин даже им не поверил. Говорит: «Хоть они и паны и помещики, а на такую подлость не способны. Не верю!» — «А вы, Петр Зиновьевич, — говорят ему, — из дома на ночь уходите и заховайтесь. Посмотрим, чи то правда, чи неправда». Только наши не пустили его идти к учителям и на село, а чтоб шел на конюшню. Там я Орлика заседлал на всякий случай, чтобы, как и дядько Антон, Петр Зиновьевич ускакал.
— А разве дядько Антон ускакал на Орлике?
— А як же! Тогда Петр Зиновьевич велел Ильку дать ему Орлика, и дядько Антон оставил его в Верховце у знакомого. Потом Илько поехал и привел.
Юре припомнилась загадочная история исчезновения дядька Антона.
— Ну и как?
— Прискакали милиционеры ночью. Пятеро. Верховые. И с коляской. А Петра Зиновьевича нет. Они туда, они сюда! Нигде нет. Ищут всюду. Где он? А Юлия Платоновна объясняет: «Он мне не сказал, сел в экипаж и куда-то уехал». А я сей минуту на конюшню и говорю: «Петр Зиновьевич, спасайтесь, пока не поздно. Придут на конюшню вас шукать». Петр Зиновьевич поскакал на Орлике, а рядом я, на Весталке. Доехали до Верховцева, а там он сел на поезд. Спасибо мне сказал, поцеловал и говорит: «Увидишь Юлию Платоновну, передай, что все будет хорошо!»
— Да, мама говорит, что в Полтаве он был и уехал… А знаешь? Антон в Екатеринославе. Я его сам видел.
— Да что ты?
— Честное слово! Мы с ним винтовки в эшелонах реквизировали.
— Брешешь!
— Чтоб мне провалиться! Он командир всей рабочей гвардии. И железной дорогой командует, паровозы куда хочешь отправляет, ей-богу! Я сам на паровозе ехал, с собственной трехлинейкой. Ух, и оружия мы взяли — целый тендер! Я тебе потом все расскажу…
Тимиш слушал в оба уха. Изумленный, он и верил и не верил приятелю.
— Юр, значит, ты большевик? С дядьком Антоном?
— Ага, рабочегвардеец из десятка Палея. Только еще не совсем. Дядько Антон нас с Петей потом назад в гимназию отправил. Учиться велел, чтобы все понять насчет партий.
— Ну, вот это брехня! — возразил Тимиш. — А что тут понимать? Чтобы большевиком быть, в гимназиях учиться не треба.
Юра замолчал. Потом попытался объяснить:
— Насчет партий я раньше не понимал. Слушал, слушал ораторов на площади… Ну, как тут поймешь, когда все кричат, что они за свободу и народ: и кадеты, и эсеры, и анархисты, и меньшевики, какие-то там трудовики, самостийные украинцы… Я раньше думал, что кадеты — это партия кадетского корпуса, а анархисты — гимназическая партия, против буквы «ять», латинского языка и всяких строгостей. Ну, подумал я, буду анархистом-запорожцем. Анархистом — потому что гимназист, а запорожцем — потому что они все время воюют. Интересно!