Пещера Рыжего монаха
Шрифт:
Глава XXIII, в которой всё идёт хорошо и ничто не предвещает грома среди ясного неба
Федя проснулся в чистой, беленой комнате. Вчера, при свете керосиновой лампы, он мало что увидел. Впрочем, и сейчас рассматривать было нечего: крашеная железная кровать под казенным одеялом, на которой он лежал, тумбочка и табуретка — вот и все. Если сесть на кровати, можно выглянуть в окно, что Федя и сделал немедля. Теплый ветер, врываясь в комнату, вздымал марлевую занавеску. За окном, из-за семейки тонких кипарисов,
Чудеса! Вчера они с охотником почти весь день были в окружении снегов, а здесь к окну тянулись ветви персика с готовыми распуститься пуговками цветов. Утро переливалось веселыми красками, солнце слепило глаза.
Открылась дверь, и вошла русская девушка в белом халате.
— Здравствуй, больной, — сказала она.
— Здравствуйте! Я уже не больной.
— Это доктор решит. Измерь температуру. — Она протянула градусник и с любопытством разглядывала Федю.
— Правду говорят, что ты клад нашел?
Федя на секунду смешался.
— Это еще проверить надо…
— Почему, тогда как фон-барона в отдельную палату поместили?
Федя скорчил недоумевающую гримасу.
— Ишь ты, скромничает… К тебе посетитель с раннего утра рвется. Пустить?
Нетрудно было догадаться, о ком шла речь.
— Конечно, скорее!
Девушка улыбнулась и вышла. Спустя минуту в комнату влетел Аджин. Несколько мгновений они смотрели друг на друга сияющими глазами. Федя не предполагал, как радостно будет снова видеть это смуглое лицо и лохматую шевелюру. Аджин подскочил к кровати и от полноты чувств тряхнул друга за плечи.
— Как дела, дорогой?
— Хорошо. А у тебя?
Аджин отмахнулся.
— Скажи лучше, нашел, где деньги спрятаны?
— А то, как же! — расплываясь в улыбке, ответил Федя.
— Когда забирать будем?
— Об этом подумать надо. Еще за прежнее от отца влетит. Да и куда мне сейчас — неделю болел.
— Ухацхы! Как здоровье, дорогой? — спохватился Аджин.
— Сейчас-то ничего. Я эти дни в пещере Рыжего монаха жил.
В лице Аджина смешались страх и изумление.
— Чего глаза таращишь? Человек как человек, добрый очень. Он меня умирающим подобрал и выходил. Я же говорил, что все выдумки про него… Эх ты, голова — два уха!
— Что же он от людей прячется?
— Отшельником стал, так у них иногда водится. Скажи лучше, как Василид? Видел его?
Лицо Аджина омрачилось, он отвел глаза.
— Плохо Василид, никто не знает, где он.
Сердце у Феди упало.
— А ты где был? Ведь знал, что за ним монахи охотились. А вдруг… — Он замолчал, испугавшись того, о чем подумал.
— Слушай, дорогой, ты еще ничего не знаешь. Я все сделал, что надо, только, может быть, немножко поздно. Ревком в монастыре заговорщиков арестовал, потом обыск делал, склад оружия нашли. А Василида не нашли. Некоторые монахи говорят, что его родственники к себе забрали…
— Вранье это! — перебил Федя. — Нет у него никаких родственников… Постой, постой! —
Но тут в палату вошел отец:
— Здравствуйте, заговорщики!
Аджин поздоровался и вскочил, уступая табуретку. А затем счел за благоразумное тихонько выйти из палаты.
Вчера поздно вечером Тагуа доставил Федю в больницу, а потом известил об этом Ивана Егоровича. Радость встречи с пропавшим сыном отдалила неприятный разговор. Но повторной встречи Федя побаивался. Отец не сел — нервно ходил по комнате.
— Как себя чувствуешь? — хмуро спросил он.
— Хорошо.
— Хорошо… А мне-то каково было! — вскричал Иван Егорович. — Ведь тебя все считали погибшим…
— Я сознаю, виноват… — с трудом выдавил Федя. — Но ты же знаешь, зачем я в горы ходил.
— Знаю, что тебя сто человек в горах искали. В такую-то пургу! Неужели нельзя было обойтись без этой самодеятельности?
Отец снова заходил по комнате.
— Ваш друг послушник исчез. Ты зачинщик всего дела — может быть, знаешь, что могло с ним случиться?
— Мы как раз об этом с Аджином говорили. Я объясню, где искать. Только Аджина нельзя без взрослых пускать в монастырь — мало ли что.
Отец вышел и через минуту вернулся вместе с Аджином. Федя начал с описания места, где следовало перелезть через монастырскую стену. Отец остановил его:
— Постой! Не хватало меня в ваши проделки втягивать. Скажи, как туда через монастырские ворота пройти.
Оставшись один, Федя съел без аппетита завтрак, принесенный сестрой милосердия. Он с тревогой думал о Василиде. Хорошо, если он прячется в тайнике, а если — нет?
Его беспокойные думы были прерваны голосами за дверью. Вслед за этим в палату вошли двое — председатель ревкома и чекист Эшба.
— Вот он, наш герой-анархист, — весело сказал Лоуа, подходя и протягивая Феде руку. — Здравствуй, дадраа! Ну как, теперь ты знаешь, что такое горы?
Федя покраснел и кивнул. Лоуа отогнул угол простыни и сел в ногах у больного, чекисту указал на табурет.
Феде было не по себе от столь важных посетителей. Лоуа понимал его состояние и, давая прийти в себя, говорил вначале о пустяках. Потом перешел к делу:
— С другом твоим, Аджином, уже беседовали, знаем кое-что о ваших подвигах. Скажи-ка для начала, правда ли, что настоятель письмо нам пытался переслать?
— Да, это точно знаю.
— А как сам думаешь, почему он в ревком не пришел, вместо того чтобы письмо писать?
Федя ответил так, как слышал от Василида:
— Неловко было перед своими, вот и решил, чтобы после его смерти вы про ценности узнали.
— Но почему ты думаешь, что в письме речь шла о ценностях?
— Василид слышал, как перед этим у настоятеля с казначеем разговор был. Отец Георгий предлагал отдать ценности для голодающих, а Евлогий протестовал, грозил ему… Они, видать, сильно повздорили, настоятелю даже нехорошо стало.