Пещера Рыжего монаха
Шрифт:
— Жалко дяденьку… Если бы я той каши побольше съел, то тоже умер бы, — заключил он, всхлипывая.
— А какой он был из себя, этот человек? — спросил Федя.
— Маленький, щуплый такой, в клетчатых брюках.
— Так это мой гость! — воскликнул Тагуа. — А я думаю: куда он запропастился? Эх, горемыка!
— Все разбогатеть собирался, — добавил Аджин.
— А ты знаешь, что Евлогия белогвардеец убил? — спросил Федя Василида.
— Знаю, мне сестра милосердия рассказывала.
— Собаке собачья смерть! — запальчиво
— Не надо говорить о мертвых дурное, это не по-христиански, — попросил Василид.
Присутствующие промолчали, как видно, не разделяя этого всепрощения.
Федя начал было рассказывать о том, что случилось в горах, но вошла сестра и, увидев возбужденное лицо послушника, потребовала немедленного прекращения свидания. Федя только успел шепнуть Василиду, что сокровища скоро будут доставлены в город.
— Долгих лет тебе, здоровья бычьего пожелаю, — сказал Тагуа, прощаясь с мальчиком.
Из больницы Федя и Аджин, расставшись с Тагуа, направились по тихой улочке к морю.
— Здорово ему досталось, — сказал Федя.
Аджин понял, что он говорит о Василиде, но никак не отреагировал на это замечание, и Федя взглянул на него. У Аджина был какой-то странный вид.
— Ты чего молчишь?
Аджин отвернулся, закрыл лицо руками. Федя не знал, что и подумать. Аджин — этот сорвиголова — вдруг плачет. Потребовалось немало времени, чтобы добиться ответа.
— Он рассказывает, ты рассказываешь… А я что расскажу? Ничего не делал, мешал только.
Федя опешил, потом рассмеялся.
— Смейся, — сказал Аджин. — Завтра золото привезут, еще больше можешь смеяться.
— Ну и чудак же ты! Ведь если бы монахи вывезли сокровища через главные ворота, ты бы их выследил. А потом, если бы ты Тагуа не предупредил, что со мной было бы? Сегодня мне повезло, завтра — тебе. Мы еще поинтереснее что-нибудь придумаем!
К великому облегчению Феди, Аджин утер слезы. Но его глаза, обычно плутовские и насмешливые, на этот раз еще долго оставались печальными.
Весенний вечер дышал подсоленным морем, ароматом цветов. На бульваре похрустывал гравий под ногами гуляющей публики, возле духанов и кофеен толпились горцы.
Федя переживал восхитительные часы. Никогда жизнь не улыбалась ему столь щедро.
Памятуя о наказе председателя, ребята в разговорах с посторонними помалкивали обо всем, что знали. Но слухи о найденных монастырских сокровищах уже бродили по городу. Взрослые с интересом приглядывались к друзьям. Что же касается городских мальчишек, то они толпой ходили за ними следом.
Приятели подолгу просиживали у постели Василида.
Как-то, оставшись наедине с послушником, Федя поведал ему о переживаниях Аджина. Василид понимающе кивнул, потом сказал:
— Я бы с удовольствием отдал ему все свои приключения, вот уж не думал, что на меня их столько свалится.
От этого разговора мысли его перенеслись в будущее:
— Уж если в монастыре нет покоя, как
— Что-нибудь придумаем, — заверил его Федя. Но, хоть убей, он и сам не знал, что делать с Василидом после выхода его из больницы. Проще всего было бы устроить его в колонию-школу, что откроется на днях в помещении монастырской гостиницы, но Федя понимал, как в ней придется бывшему послушнику с его робким характером и привычкой к обительской жизни.
Федя не подозревал, что и ему судьба готовит неожиданное испытание. С галереи его дома проглядывался кусок дороги, уходящей в горы, — по ней должен был вернуться ревкомовский караван с ценностями.
На пятый день он встал пораньше с намерением сразу после завтрака отправиться в ревком за новостями. В это время Иван Егорович, не ночевавший дома, вошел в калитку и, пройдя через двор, поднялся в комнату. В лице его было нечто такое, что заставило Федю насторожиться. Он поднялся вслед за отцом.
— Ты не пойдешь на работу? — спросил Федя.
— Пойду позднее: почти не спал сегодня, отдохну часа два… А ты не в ревком ли собрался?
— Да.
Иван Егорович помолчал.
— Знаешь, я уже был в ревкоме. Ты пока туда не ходи. Дело в том, что экспедиция вернулась ни с чем.
Федя долго молчал. Наконец едва внятно спросил:
— Что, пещера оказалась пустой?
— Они не нашли никакой пещеры…
Больше не было сказано ни слова. Тихонько, как незрячий, Федя пересек комнату и вышел. Спустившись с галереи, он ушел в дальний угол сада; там лег под зацветавшей грушей и, заложив руки под голову, уставился в небо.
Спустя несколько минут его нашел отец и сел рядом.
— Выслушай меня, — сказал он. — Не надо принимать все так близко к сердцу. Не твоя вина, что… ты был нездоров.
Федя будто не слышал. Потом до него дошел смысл, заключавшийся в этих словах, и он спросил:
— Ты думаешь, я не соображал в тот момент?
— Может, и так. В жизни случается такое, чему не сразу найдешь объяснение. Горы — это не шутка. Будь спокоен, монахов все равно поймают и ценности никуда не денутся. Четыре человека с мулами — не иголка в стоге сена. В пограничных районах уже предупреждены, там дежурят милиция и ЧК. Рано или поздно, в пещере ли, в другом ли месте, но ценности найдутся. Ох уж эти сокровища! — вздохнул он.
Федя молчал и смотрел в сторону. На сердце давила непомерная тяжесть. Наконец он сказал:
— Когда я видел пещеру, то не был в беспамятстве.
— Ты не можешь ручаться.
Послышался голос хозяйки, звавшей к завтраку. Подчиняясь желанию отца, Федя сел к столу, но есть не мог.
Иван Егорович, стараясь вывести сына из оцепенения, рассказывал о своей поездке по уезду. И так как Федя внешне держался мужественно, ушел из дома несколько успокоенный.
Федя уединился в комнате. Необходимо было собраться с силами и поразмыслить обо всем, что произошло.