Пешие прогулки
Шрифт:
Но сама жизнь питает человека надеждой, верой… Осень в горах в тот год выдалась на удивление долгой, тёплой. Лес на крутых склонах Гиссарского хребта ещё не обронил листву и стоял, полыхая багряными всплесками кленов. Сады на горных трассах, виноградники одарили урожаем, доносило запах спелых яблок, груш, айвы, хурмы. По вечерам в горах заметно свежело, и оттого с наступлением темноты, на пионерский манер, за территорией санатория жгли костры. Амирхан Даутович любил, закутавшись в чапан, просиживать у огня часы перед отбоем. У костра обычно не вели шумных разговоров, не веселились, и это вполне устраивало его.
Днём он подолгу гулял в окрестностях санатория, иногда пропускал обед, но никогда не жалел об этом, жалел о том, что так запоздало
Но потери, случившиеся в последний год, были столь велики, что он не мог не думать о них, как бы ни гнал от себя эти мысли. И оттого однажды на прогулке он принял решение все же подробно написать о том, что случилось с ним и его семьёй, прокурору республики. В горах у него уже было облюбовано место, где он подолгу просиживал с книгой, время и ветры так обработали горную породу, что получился как бы настоящий письменный стол с креслом. Целую неделю он провёл за этим каменным столом, сотворённым природой, и исписал своим аккуратным почерком толстую общую тетрадь; подробно обо всем, что произошло с ним за последний год, и что он обо всем этом думает. Не забыл написать и о том, что нашумевшую коллекцию жены недавно оценили в тысячу рублей и что он её безвозмездно передал в местный краеведческий музей. Написал и о «дипломате» со ста тысячами, и о ночном госте, и его друзьях – полковнике Иргашеве, прокуроре Исмаилове, депутатах Бекходжаевых. Просил обезопасить жизнь капитана Джураева и заключённого Азата Худайкулова.
Отправив в Ташкент тетрадь ценной бандеролью, Амирхан Даутович несколько воспрянул духом, повеселел. Тогда, накануне Первомая, уступив жёстким условиям клана Бекходжаевых, он посчитал своё решение капитуляцией. И этот поступок тоже жёг ему душу, не давал покоя. Но вот спустя чуть более полугода он нашёл в себе силы, чтобы снова начать борьбу.
Отчаянная исповедь Амирхана Даутовича благополучно дошла из соседней республики до Ташкента и попала в канцелярию прокурора республики. Более того, попала в руки человека, хорошо знавшего и уважавшего Азларханова, и тот, начав её читать, не смог уже остановиться до самого конца. Прочитав послание, он тут же позвонил в областную прокуратуру, где работал Азларханов. Трубку поднял человек, некогда помогавший полковнику Иргашеву вскрыть сейф прокурора.
– Я получил очень странное и страшное до неправдоподобия письмо от Азларханова, как бы мне с ним связаться?
Но отвечавший не растерялся:
– Странное? Да каким же должно быть письмо из психушки…
На другом конце провода возникла тягостная пауза.
– Как из психушки?
– Да так, к сожалению, из настоящей психушки. Держали тут его чуть ли не три месяца в отдельной палате для тяжелобольных, а теперь отправили подальше, в горы.
И остальная часть телефонного разговора была о превратностях жизни, о печальной судьбе некогда известного в крае прокурора…
Начальник канцелярии прокуратуры республики после разговора долго сидел в растерянности и недоумении. «Какая странная и страшная судьба и как непредсказуемы обстоятельства – за год сломали и разметали жизнь человека, у которого, казалось, такие блестящие перспективы», – думал коллега Амирхана Даутовича. Затем профессиональная привычка и осторожность взяли верх, он понимал, это самое лучшее не только доверять, но и проверять. Тут же связался с неврологическим диспансером. К сожалению, сообщение человека из областной прокуратуры, что Азларханов после больницы продолжает лечение в горах, подтвердилось. Он долго раздумывал, как поступить с тетрадью, положил на время в нижний ящик стола, месяца через два вспомнил, хотел официально сдать в архив, но её на месте не оказалось.
А в областном городе человек полковника Иргашева, говоривший с начальником канцелярии, довольно потирал руки, что так ловко ввернул про неврологическую больницу.
Вернулся из Оби-Гарма Амирхан Даутович домой, на новую квартиру, накануне Нового года. Уже второй Новый год встречал он без Ларисы: уходящий провёл в реанимационной палате областной больницы, а этот предстояло встретить на необжитой квартире. Выходило, что у него два праздника сразу
– новоселье и Новый год, но не было у него праздника в душе. Вспомнил он, как прежде с Ларисой наряжал в эти дни голубую ель в своём саду на радость окрестной детворе.
«Как там новые, незнакомые хозяева на Лахути, догадаются ли нарядить ель?» – мелькнула на секунду и пропала мысль – заботы обступали его со всех сторон. Ведь он даже не разложил вещи толком, с тех пор как перевезли их с Лахути. На новой квартире не было у него привычного и столь необходимого в быту телефона: может, кто-нибудь справился бы о его здоровье, поздравил, пожелал ему более удачного года. Не был он знаком и с соседями, не удалось ему даже включить телевизор – в областях нужна мощная наружная антенна, а у него не было даже комнатной, все осталось на Лахути, в прежней жизни. Единственным утешением оказалось для него, что к полуночи он более или менее удачно растолкал свои вещи – квартира обрела жилой вид. Когда местные куранты отбивали начало 1980 года, он сидел на кухне, за скромно накрытым столом, и надеялся, что наступающий год будет для него удачнее и счастливее, чем два последних.
Но не стали более милосердными ни наступающий, ни следующий за ним годы… К тому времени, как он вернулся из Оби-Гарма, слух о том, что якобы Ташкент настаивает на его увольнении из областной прокуратуры, давно витал в её стенах. Сделали даже попытку заполучить в неврологической больнице бумагу о том, что Азларханову работа в органах правопорядка противопоказана. Но Зоя Алексеевна выдержала давление и на подлог не пошла, объяснив ретивому начальнику отдела кадров, что подобное нервное расстройство может произойти с каждым, даже не испытавшим того, что довелось вынести Амирхану Даутовичу.
В прокуратуре Азларханов проработал до лета, пришлось уйти – слишком уж нервозная обстановка складывалась вокруг него. Способствовало и то обстоятельство, что он был прежде прокурором требовательным, и теперь всяк пытался при случае припомнить ему давние обиды. Может, это случилось и оттого, что травля его как бы поощрялась новым руководством.
Устроился он на завод, откуда приходил к нему когда-то жаловаться токарь-эстонец, которого несправедливо обошли с наградой. Работа юрисконсульта на небольшом заводе не была обременительна для Амирхана Даутовича, но через год у него начались неприятности: к тому времени он разобрался в технологии производства, сбыте, себестоимости и плановых затратах на продукцию.
Производство было настолько несложным, бесхитростным – ассортимент изделий не менялся десятки лет, – что только абсолютно равнодушный человек не мог вникнуть в суть дела. А вникнув, Амирхан Даутович даже несколько растерялся: на новой работе от него требовали одного – отстаивать только интересы предприятия, а они, по глубокому убеждению юрисконсульта, разобравшегося с производством, противоречили интересам государства и потребителя, а если уж быть до конца откровенным, зачастую наносили только вред. Это-то и попытался объяснить он своему новому руководству, доказывая необходимость перестройки дела во благо и предприятия, и государства, и потребителя. Но его не захотели ни выслушать серьёзно, ни понять, более того, когда за ним закрывалась дверь, крутили пальцем у виска: ненормальный, сам себя без премии хочет оставить. После одного крупного скандала, когда Амирхан Даутович отказался подписывать акт на списание, ему пришлось уволиться.